Коллектив Авторов - Цифровой журнал «Компьютерра» № 204

Это полнейшая чушь, из которой родились все последующие параллели и аналогии: фильм Соррентино-де продолжает великую традицию Федерико Феллини, початую «La Dolce Vita», и вообще — является современной реинкарнацией итальянского кинореализма. Слава богу, не вспомнили тут «Гибель богов» Висконти, которая прямо напрашивается по внешним линиям сексуальных перверсий (явных у Висконти и мнимых у Соррентино).

Как я уже сказал, никакой традиции Феллини в прямом смысле этого слова у Соррентино нет даже рядом. Феллини был замечательным критическим неореалистом, клеймящим пустоту капиталистического общества и падение нравов. Соррентино вообще не претендует на реалистическое отражение мира, а работает на совершенно ином — метафизическом уровне. Рим у Феллини — это котёл пороков и социальной несправедливости (как, впрочем, и у всех без исключения представителей послевоенного течения итальянского неореализма). Рим у Соррентино — это волшебная экосистема, соединяющая в магическом пространстве и времени прошлое, настоящее и будущее. Рим у Соррентино — это не объект критики (тем более — с марксистских позиций), а живой благотворный и богоугодный организм, который наполняет даже самые ничтожные движения маленьких, тщеславных, умирающих от скуки богатства человечков великим смыслом.

Разумеется, творить в XXI веке вне культурологических контекстов — занятие наивное и невозможное. Поэтому очевидно, что режиссёр пребывает в постоянном диалоге с историей художественных идей в живописи, литературе и кинематографе. В «La grande bellezza» постоянно присутствуют цитации — от Достоевского до помянутого Феллини, Камю, Сартра, Бёрнса, Баха, Святого Писания и т. д. почти до бесконечности. Однако в отличие, скажем, от искусственного и бесчувственного Умберто Эко, постмодернизм у Соррентино является не формой художественного метода, а лишь элегантным и лёгким проявлением юмора. Режиссёр рассчитывает со стороны зрителя на узнавание мотивов и идей и справедливо полагает, что непосредственно сам этот процесс узнавания будет доставлять почтенной публике удовольствие. От того, что вы какого-то пародирования культурологических лейтмотивов не заметите, ровным счётом ничего в восприятии фильма не изменится. Потому что постмодернистские цитации — лишь дополнительное украшение к и без того восхитительному наряду.

Теперь о «корнях». Святая Мария — персонаж довольно юмористичный (104-летняя старуха, питающаяся 40 граммами «корешков» в сутки и спящая на картонке, постеленной на пол, отказывающаяся от интервью, потому что «обручилась с бедностью, а о бедности не рассказывают, ею живут»). Однако режиссёр настолько тонко чувствует культурное наследие своей нации в её исторической протяжённости, что ни в одном эпизоде не опускается до насмешки, критики или — тем более! — осуждения (Феллини или Пазолини развели бы сатиру на полную катушку!).

Католическая религиозность — одна из ключевых основ итальянской цивилизации, поэтому в «La grande bellezza» она представлена с равной любовью во всех её проявлениях: святая (реально святая!) Мария, кардинал на роллс-ройсе с нескончаемыми разговорами о приготовлении кролика («Отрезаем голову и хвост, но не выбрасываем!»), юная монахиня, дающая отпор потливости ладоней с помощью ботокса, который ей вкалывает самый модный «врач-косметолог» в Риме, невинное свидание рядового священника с матушкой-настоятельницей в ресторане с бутылкой шампанского и т. д.

Соррентино проводит зрителя через все эти мнимые несуразности веры, однако трогательная любовь и нежность режиссёра ко всем без исключения своим героям не дают зрителю усомниться в главном — в искренности самой веры! Я бы сформулировал религиозный мотив в «La grande bellezza» следующим образом: «Можно ползти из последних сил на коленях по лестнице, восходя к образу Христа, а можно пить шампанское и перемещаться на роскошных автомобилях: для вопроса религиозной веры всё это не более чем иррелевантные внешние атрибуты».