Анастасия Николаева - Я-муары. Откровенные истории блогера

М-да. После такой слушательской реакции стало понятно, что эта тема у нее не в почете. Зато в школе нас просвещали, старались. Соберет нас биологичка отдельно от мальчиков.

Ха! А с ними в это время трудовик беседовал. Наверное, о том, как буратин строгать!

Так вот, сидим мы, хихикаем в кулак, а она нам так торжественно: «Главное – это сберечь честь! Вот ужасный случай был как-то в школе. Девочка бегала-бегала по коридору и не сберегла!!! У нее были дни особенные, она неловко подпрыгнула – и все упало и все все увидели!!! Всей школе позор!!!!»

Мамочки, да после таких ужастиков нам ночью кошмары снились. А ведь злосчастной девочке можно было только посочувствовать. Ее вина лишь в том, что она родилась в то страшное время, когда не было прокладок (да-да, я сказала это ужасное слово. А что, в рекламе можно, а мне – нет?!). И не надо быть ханжами! Лично я очень благодарна людям, их придумавшим, а также рухнувшим границам державы, через которые они переползли и начали победное триумфальное шествие по нашим просторам. Долой бересту и ласточкины гнезда, сбросьте с себя оковы страха опозоренные девочки!!!

Неудивительно, что после таких содержательных бесед мои одноклассницы начали рожать в восьмом классе.

Тогда приехала специальная комиссия и провела специальные предупредительные акции, которые заключались в том, чтобы всех мальчиков отсадить от девочек и наоборот. Умные педагоги, наверное, думали, что старшеклассницы беременеют прямо на уроках. Мы с моим соседом по парте Епишиным пытались отстоять наше право разделять вдвоем первую парту в среднем ряду. Мы страшно сроднились еще с начальной школы и совсем не боялись забеременеть друг от друга. Но, увы.

В то давнее время школа тоже была еще тем источником мудрости и знаний.

Знания? Ну, знания мы умели добывать сами. Каждый из нас был сам себе и Яндексом и Гуглом. И мы всегда делились с другими полученной информацией. Так, мы с моей в то время лучшей подругой Иркой Фоминой, обнаружив у меня дома на антресолях неплохую коллекцию журнала «Плейбой», тут же притащили лучшие, на наш взгляд, номера в школу.

Тогда такого ни у кого не было, а мой папа постоянно ездил за границу и привозил всякое невиданное. Понятно, что после этого мы с Иркой чувствовали себя опытными и зрелыми женщинами, и в нашем третьем «Г» нас все уважали.

Что-то я несколько удалилась от предмета моего повествования. Итак, родителям вполне хватало того, что их ребенок в 10 часов вечера был дома, и они не приставали с расспросами. И хорошо, так как и рассказывать-то было нечего.

На следующий день Александр пришел уже ко мне домой. Видимо, по его понятиям, человек, потративший столько сил на культурное образование дочери, может быть представлен родителям.

Войдя в квартиру, он решительно выдвинулся на кухню, где пряталась уже привыкшая прятаться от всех моих друзей мама. Апосля мама всегда с большим чувством вспоминала: «Какой Саша был воспитанный мальчик! Все Настины кавалеры – шмыг – и к ней в комнату. А он сразу ко мне подошел поздороваться».

Хотя лично я думаю, что он просто шел на запах еды. Он до сих пор, как домой приходит, сразу на кухню бежит. Хотя мамочки там давно нет.

Так вот, из кухни он не спеша притопал в мою комнату, сел на стул, удобнее устроился на нем и замер. Я что-то щебетала, что-то делала, он же, ровно и доброжелательно глядя на меня, молча восседал на стуле.

Посидев часа 2–3, Александр распрощался с нами. Все это стало повторяться каждый вечер: мама – стул – прощание – мама – стул – прощание – мама…

Не-е-т! Я поняла, что схожу с ума. Я перестала замечать его на стуле, тем более он так скромно у стеночки сидел, а не на середине комнаты.

Ко мне приходили подруги, друзья – он сидел и доброжелательно молчал. Мне даже никто из друзей о нем и вопросов-то не задавал, чего задавать-то? Видно же: беда в семье – больной родственник, хорошо что не буйный. Дошло до того, что я при нем своих поклонников принимать стала. Помню, сижу я на диванчике с Мишей Б. Он с гитарой, песни мне поет, ручку целует, усами щекоча. А в углу Сашкины очочки поблескивают.

Ушел Миша, Сашка расшаркивается тоже и говорит: «В одном этот кретин прав: платье тебе это, правда, идет». И уходит, полный спокойного достоинства.

А где сцены ревности? Правда, мой папа, по маминым рассказам, тоже всегда стойко держал удар. Как-то гуляла моя юная мама с папой и еще одним поклонником, преподом университетским. Препод маме всяко на ушко шепчет, на лавочку усаживает, а бедный папуля где-то в стороне и не видно его уже даже. Сидят они, юная ветреница и ее соблазнитель на лавке, милуются. Вдруг у них за спиной что-то как рванет: бах-тара-рах!