Дмитрий Быков - Литературная мастерская [От интервью до лонгрида, от рецензии до подкаста] [litres]

Обилие биографий типа «герой как творец» или «герой как профессионал» заставило Аркадия Белинкова иронизировать над ними, называя их «очерками детства и творчества»: сначала рассказывается о детстве героя, родителях, событиях первых лет жизни – а потом только о творчестве. Сам Белинков в своей книге о Юрии Олеше «Сдача и гибель советского интеллигента» [12]выбрал другой подход: Олеша его интересует не столько как единственный, ни на кого не похожий писатель, сколько как типичный советский интеллигент, сначала пытающийся противостоять эпохе, в которую не вписывается, а потом сдающийся.

Писатель был частицей своего времени, был рожден им, горячо любил его, был его учеником и наследником и вписал свою строчку в его историю. Он был постоянно меняющимся малым подобием и воспроизведением времени.

В «Некрополе» Владислава Ходасевича [13]есть мемуарный очерк о возлюбленной Брюсова Нине Петровской под названием «Конец Ренаты» – и героиня предстает в нем не как частное лицо, не как писатель (в литературе она, строго говоря, ничего замечательного не сделала), а как воплощение Серебряного века, типичное для него явление.

Нина Петровская (и не она одна) из символизма восприняла только его декадентство. Жизнь свою она сразу захотела сыграть – и в этом, по существу ложном, задании осталась правдивою, честною до конца. Она была истинной жертвою декадентства.

Биограф может поставить перед собой задачу разоблачить устоявшиеся мифы, созданные самим героем и его современниками, как это сделал Юрий Карабчиевский в «Воскресении Маяковского» [14].

Любил ли он смотреть, как умирают дети? Он не мог смотреть, как умирают мухи на липкой бумаге, ему делалось дурно.

Автор может подать героя «как стилевой феномен» – так сделала для «Ленты» Вероника Гудкова в эссе о Довлатове «Выпив чертову норму стаканов» [15].

Автор может рассматривать героя в неразрывном единстве его человеческой и творческой индивидуальности, как сделал Корней Чуковский в своих литературных портретах (например, в книге «Александр Блок как человек и поэт» [16]).

Какой взгляд на героя вам сейчас ближе всего? Почему?

Денис Драгунский в небольшом эссе «Гений и восторги» заметил:

Занятно наблюдать, как великий писатель (о прочих художниках не знаю) превращается в глазах его поклонников из великого писателя, то есть из человека, одаренного огромным талантом, но человека во всей полноте его реальной жизни, биографии, поступков и их причин и т. д. и т. п., – превращается в некий безразмерный алмаз.

Точнее сказать, превращается в машину по выработке гениальности. Он в глазах поклонников становится гениален во всех своих произведениях, начиная с детских, незрелых, и кончая старческими, утомленными. Каждый его поступок безупречен, каждое слово – золотое, каждый развод, скандал, запой, проигрыш в карты и даже каждый пасквиль и донос исполнены высокого благородного смысла. Не устроил дебош, а поставил на место ничтожных людей, не бросил несчастную женщину, а она оказалась недостойной его, не склонился перед властью, а проявил широту и глубину мысли…

Все это – житийный, панегирический подход к биографии. Жанр жития не особенно популярен в наши дни, он занимает очень конкретную нишу в церковной литературе. Но биографии до сих пор часто пишут как жития: история человеческой жизни в них предстает как история восхождения к святости – или к идеалу. Таковы были, к примеру, великие писатели в советских учебниках: все они рано или поздно становились пророками революции.

Но и в сегодняшней светской литературе по-прежнему силен соблазн для автора – особенно если он любит своего героя – во всем его оправдать, возвысить, показать его идеальным человеком, написать вместо биографии панегирик.

Одно из самых печальных последствий такого подхода к биографиям замечательных людей в том, что читатель привыкает к обязательной идеальности знаменитого человека, рассматривает его с точки зрения «делать жизнь с кого». И если биограф относится к своему герою без должного пиетета, то читатель предъявляет претензии и к автору («поливает грязью героя»), и к герою, который, оказывается, совсем не свят («Нас учили, что с него надо брать пример, а я теперь его стихи и в руки не возьму»).

В 1909 году молодой Корней Чуковский опубликовал в газете «Речь» статью о Тарасе Шевченко, где среди прочего назвал его «лысым, пьяным, оплеванным, исковерканным человеком». Этот образ Шевченко резко расходился с уже устоявшимся в общественном сознании представлении о поэте как жертве самодержавия и мученике. Портрет украинского поэта, нарисованный Чуковским, показался читателям злой карикатурой на привычный им образ страдальца и борца – и они засыпали газету сердитыми письмами. Чуковскому пришлось даже посвятить целую статью полемике с читателями: он отстаивал свое право любить писателя несовершенного, лысого, пьяного – любить такого, какой он есть, а не возводить его на пьедестал, не обмазывать его, по выражению критика, «юбилейным враньем», как патокой.