Андрей Чернецов - Серебряный осел

— Так как, господин, покормим дракошку? — осведомился исполин у понтифика и приподнял беспомощно болтающегося поэта повыше, словно предлагая его рептилии.

Ящер с готовностью наклонился, отверзая пасть.

Коротышка закрыл лицо руками, оба воина отвернулись, причем Стир успел различить на лице «козлобородого» брезгливую жалость — как к мыши, терзаемой кошкой.

— Подожди, Горро, — прозвучал скрипучий голос. — Наша «птичка» уже ела и может отяжелеть. А ведь нам с нею еще лететь весь завтрашний день. Я придумал кое-что получше. Давно хотелось проверить одну вещь… Отпусти-ка его.

Здоровяк швырнул Стира наземь, так что тот оказался на четвереньках, и тут же отскочил подальше.

Прижав посох к груди обеими руками, старик начал что-то бормотать.

Стир, понимая, что ничего хорошего его не ждет, приготовился было задать деру.

Но внезапно почуял, как одежда на нем расползается клочьями, словно ветхая от старости ряднина.

Еще несколько секунд — и вот он оказался совершенно голым.

Горро захохотал:

— Ничего цыпленочек, а, Стратопедавт?!

Ученый промолчал, потрясенно наблюдая за происходящим.

— Святой отец, так ли необходимо все это? — поморщился младший из воинов.

— Он видел нас, Парсифаль! — не разжимая челюстей, процедил старец. — Мы не можем так рисковать!

Навершие его жезла вспыхнуло, выбросив конус мертвенного синеватого света, подобного болотным огням.

Свет густел, наливался силой, и вот уже перед стоявшими на поляне возникло что-то похожее на большое фосфорически сияющее яйцо.

Оно бешено завертелось вокруг своей оси, будто веретено в руках пряхи. А потом вдруг лопнуло, беззвучно растаяв, и глазам присутствующих предстал…

— Ай-ай-ай, не могу! — загоготал, заходясь от щенячьего восторга, Горро, хлопая себя по ляжкам. — Осел!! Ну и ну! Это ж надо было придумать! Осел!!

— Нет! Нет! Не может быть! — с ужасом заорал Стир.

Но вместо членораздельной речи ночной лес огласило жалобное:

— И-а! И-а!

И тут спасительная тьма накрыла его сознание.

— Когда я очнулся, — закончил несчастный поэт, обливаясь слезами, — уже наступило утро. На поляне никого не было…

— А как ты попал к тому крестьянину, у которого мы тебя купили? — спросила всхлипывающая Орланда.

— И когда понял, что таки умеешь нормально говорить? — присоединилась к сестре амазонка.

Во время Стирова рассказа она не проронила ни слова и лишь скрипела зубами при всяком упоминании поэтом имени верховного понтифика Британии.

— Ой, да практически сразу же. Лишь взглянул на солнышко и сразу же начал слагать печальную песнь о своей горькой участи. Вот, послушайте.

Задрав голову к небу и выставив вперед правую переднюю ногу, поэт взревел:

— Дай святой Симаргл терпения! — закатила очи горе Орландина. — Как-нибудь потом споешь. Сейчас не время и не место.

Ваал был с ней полностью солидарен. Когда его четвероногий и хвостатый друг «запел», кусик снова спрятался в котомку Орланды, откуда, в конце концов, было вылез.

— Отчего же? — воспротивилась нимфа. — Пусть продолжит. По мне, так совсем неплохо. Давненько не слыхала такой экспрессии.

Воительница злобно зыркнула на зеленоволосую. Ишь, любительница лирической поэзии нашлась.

— Потом так потом, — покладисто согласился осел и вздохнул. — Такова планида несчастного певца. Отовсюду его гонят, никто не хочет заглянуть ему в душу, посочувствовать.

— Ой, да сочувствуем мы! — всплеснула руками бывшая послушница. — С чего ты взял, что нам все равно?

Она никак не могла прийти в себя.

Нет, конечно, Орланда читала в книгах о подобных чудесах. У того же Лукиана и бесподобного Апулея. Но полагала это не более чем выдумкой, плодом вдохновенной фантазии сочинителей. А здесь такое творится у нее на глазах!

— А к селянину я попал очень даже просто, — продолжил немного успокоившийся Стир. — Когда я вы шел из леса, то набрел на капустное поле. Мучимый лютым голодом и не менее тяжкими душевными муками, стал ощипывать кочан. Тут откуда ни возьмись выскочил этот поселянин и принялся осыпать меня площадной бранью и увесистыми ударами дубинки. О, злая Фортуна!

Осел в очередной раз залился слезами.

— Перестань ныть! — возмутилась Орландина. — Ты же мужчина!…

И тут же заткнулась, поняв, что ляпнула глупость.

— Я, натуральным образом, возмутился. И спросил его, а не много ли он себе позволяет? Видели бы вы рожу несчастного. Он едва сам не лишился дара речи, услыхав мою.