Евгений Лукин - Оптический эффект

В юности Наточка мечтала, что однажды её поразит громом — и станет она гениальна, может быть, даже заговорит на древних языках или, скажем, начнёт совершать великие открытия. Мечтала и о сотрясении мозга, после которого, по слухам, также иногда случается нечто подобное.

Мечты сбылись не более чем на четверть: ни громом, ни молнией не поразило, а нечаянный удар головой о мраморную ступеньку отозвался впоследствии лишь головными болями.

Конечно, древние языки, равно как и основы какой-либо науки, можно было бы освоить и самой, но одна только мысль об этом внушала Наточке непреодолимое отвращение! Подобно халявщику Фаусту из бессмертной трагедии Гёте ей хотелось всего и разом.

Нужен был кто-то на побегушках. Желательно Мефистофель.

Жизнь, однако, складывалась так, что на побегушках вечно оказывалась она сама. Впрочем, к пятидесяти годам всё устроилось: родные благополучно повымерли — и Наточка осознала себя вдруг единственной владелицей двухкомнатной квартиры и банковского счёта.

Что ещё нужно для счастья? Не знаете? Смысл нужен, смысл! Или хотя бы видимость смысла, что, собственно, одно и то же.

И подалась она, сами понимаете, в эзотерику. Йога не йога, но нечто подобное в восточном духе. Для начала гуру предложил ей упражнение по изгнанию из головы каких бы то ни было мыслей — и это оказалось именно тем, что надо. Непосильный гнёт самостоятельного мышления страшил Наточку всегда.

После пары лет занятий глаза у неё стали как у младенчика — мысли из них выветрились окончательно. А поскольку возраст не позволял уже прикидываться девочкой-подростком, пришлось принять облик выжившей из ума бабушки.

Кстати, далеко не самый ужасный вариант старости. Как правило, начинается она с поиска виновных в том, что жизнь не удалась. Виновными оказываются все.

Наточке винить было некого и незачем.

— Ах, я такая наивная… — вздыхала она с притворной грустью, давая тем самым понять, насколько все вокруг испорченные и приземлённые.

Вернуть её в так называемую реальную жизнь не стоило и пытаться. Когда кто-нибудь из знакомых принимался спорить с ней об устройстве мироздания, он заранее был обречён на неудачу.

— Вы как дети, — ангельским нездешним голоском втолковывала она. — Вы видите только то, что видите. Вы ничего не знаете…

— А ты знаешь? — рычал незадачливый спорщик.

— Ах, никто ничего не знает… — отмахивалась Наточка — и на её встревожившуюся было душу вновь нисходил покой. Магическая фраза мгновенно уравнивала всех со всеми, каждый становился подобен каждому — Наточка в том числе.

И было ей счастье.

Снежным мохнатым утром прошлого декабря Наточке случилось выглянуть в окно, выходящее на проспект, и никого не увидеть. Следы были, а вот людей не было. Не было и машин. В узеньком скверике, разделявшем асфальтовое полотно по осевой, кривились в причудливых позах чёрно-белые деревья.

Наточка выждала двадцать секунд, тридцать, сорок… Нигде ни души. Становилось всё страшноватее и страшноватее. Наконец, не выдержав, выхватила из кармана халатика сотовый телефон и нажала кнопку наугад. В тот момент ей было всё равно, кому звонить — лишь бы услышать в ответ живой голос.

Гудок. Гудок. Гудок…

— Доброе утро, Наточка! — Голос был живёхонек, даже несколько игрив и принадлежал мужчине.

— Петя!.. — ахнула она. — Что случилось, Петя?!

— А что случилось?

— Ни одного человека на улице…

— А ты разве не знаешь ещё? — радостно удивился он. — Конец света был. Мы с тобой вдвоём остались…

Слава богу, сразу после этих его слов внизу проехала машина. Потом показался прохожий. Потом ещё один. Потом сразу трое.

— А я, кстати, как раз тебе позвонить собирался, — как ни в чём не бывало продолжал обаятельный Петя. — Во-первых, с наступающим тебя — и-и… Слушай, ты не займёшь мне красненькую до Рождества?.. Э-э, православного…

— Ах, я такая наивная… — покаялась Наточка, зачарованно глядя на мало-помалу оживающую улицу.

— Великолепно! — вскричал Петя. — Я знал, что ты не откажешь! Буду минут через пятнадцать…

И минут через пятнадцать он был. Скинул в прихожей дублёнку и явился во всей красе: стройный, элегантный, подтянутый, в белом эстрадном пиджаке, только что без галстука-бабочки. А ведь ровесник, между прочим…