Илья Новак - Запретный мир

Здесь вода из голубой превращалась в синюю, потом – в густо-зеленую, а внизу стремительно заворачивавшейся спирали, словно пронзавшей насквозь этот мир, – в черную. Деби подумала, что отсюда глубина Гиблой Ямы кажется чересчур большой, какой на самом деле быть не может, и еще решила: хорошо хоть она умирает в такой погожий, солнечный день, это гораздо… приятнее, что ли, чем прощаться с жизнью в бурю или под каким-нибудь скучным дождем, только вот водяная пыль совсем промочила одежду и надо бы раздеться.

И она действительно разделась, оставшись в длинной безрукавке, которую носила под свитером, и тут ей показалось, что сквозь рев и гул она слышит крик.

Дебора огляделась и увидела, как среди бурунов и кипящих перекатов на противоположной от плота стороне воронки мелькают голова и руки.

– Бел! – завопила она, после чего задала самый логичный вопрос, который сейчас пришел ей в голову: – Что ты здесь делаешь?

Следующий поворот сблизил их и одновременно увеличил стену воды, которая вращалась над ними.

– Эй! – кричал Бел, захлебываясь и фыркая. – Я здесь!

Плот сильно накренился, и Дебора стала съезжать, так что ей пришлось лечь навзничь, упереться пятками в крайнее бревно и прижаться спиной к скользкой поверхности.

– Дебора, я…

– Что?

Опять стремительный поворот, и теперь они очутились будто в оке смерча – или на дне колодца со стенками из жидкого стекла. Небо превратилось в темно-синий кружок где-то далеко вверху. Стало темнее.

– Не умею я плавать! – прокричала Дебора, пытаясь просунуть пальцы в щели между бревнами. – А то бы прыгнула к тебе.

Бьющий вверх столб белой пыли почти скрыл их друг от друга. Де Фея не поддерживал плот, и центробежная сила настойчиво утягивала его тело прочь от поверхности, в водную толщу.

– Я… ты!.. – вновь крикнул он, уже почти захлебнувшись.

– Что «ты»? – спросила она.

– Ты отлично смот… (буль!)… ришься в этом… этой рубашке! Я хотел бы… (хлюп!)… с тобой… сейчас… – Он все-таки сумел вынырнуть и обнаружил, что поверхность вертикально вздыбилась, а в черном кружке неба далеко над головой появились звезды.

– Что «сейчас»? – спросила Дебора, чувствуя, что, в то время как ее пятки все еще упираются в подъем бревна, тело начинает отделяться от вставшего на попа плота.

– Попробуй дать мне руку! – крикнул Бел, гигантским усилием выталкивая себя на поверхность.

Теперь их разделяло совсем небольшое пространство, заполненное свистящим водяным паром. Дебора начала падать, вытягивая руки, и за мгновение до того, как ревущая черная воронка проглотила их, они успели ухватиться друг за друга.

На пологом берегу их осталось четверо.

– А, разверни да подбрось! – Гунь Ситцен зашвырнул далеко в воду самодельную шпагу, подобранную им на краю Стены. – Ты видел? Не, ты видел?!

– Чего разбушевался, Гуня? – осведомился Каплун Лхасса. – Прыгнул пацан в воду, так что с того?

– Да ты знаешь, чего он туда прыгнул, дурья башка?! – вознегодовал Ситцен. – За девкой он прыгнул!

– За девкой? – искренне удивился Каплун. – Какой это?

– Такая белобрысая, волоса крученые, она ж с нами была. Помнишь?

– А-а, эта. Симпатишная… была, – заключил Лхасса и принялся с философским видом извлекать из волос щепки. – Тю, а я-то думаю, чего это он? Этот… фаталист, во.

– Болван ты, Капа, как есть болван. У них любов, понимаешь?

– Как не понять! А что это такое?

– Ну… – Ситцен замялся и глянул на сидящих в обнимку супругов Пукковиц, но те, даже тесно прижавшиеся друг к другу, могли послужить лишь очень невыразительной иллюстрацией данного термина. – Такое это… э-э… ощущение.

– Приятное?

– Ну… э-э… как правило.

– Ты лучше скажи, – сочувственно произнес Каплун, видя замешательство своего душевного дружка, – ты-то чего разволновался?

Гунь подергал себя за бороду.

– Дык, понимаешь… сколько мы с ними за три дня пережили – я ж иногда разве что не обделывался со страху. А он – хоть бы хны. С виду и не скажешь, обычный красавчик стебелек, на каких наши бабы падки, а на деле… Ну, бесстрашный такой паря! Ничего не боялся, бывает же такое. А тута гляжу – в евонных глазах страх. Понимаешь ты? За нее испужался. Может, первый раз в жизни страх ощутил – и не за себя, выходит, за нее. – Гунь в растерянности поскреб волосатую грудь и добавил: – А все ж таки жалко обоих, уй как жалко!

Поощряемая мужем, Саша Пукковиц встала, одернула порванную бежевую юбку и, по привычке в изумлении выгнув дугами брови, произнесла: