Юлия Горина - Ошибочка

— Что?.. — донеслось с земли.

— Там разберешься…

«Домой!!!» — думалось ему.

Домой…

Он смеялся, плакал, панель управления подмигивала ему живыми огоньками, привествуя на своем борту капитана.

Гладко выбритый, в форме с иголочки Ил Лакайль вошел в кабинет Александра Грабовски, руководителя экспериментального проекта М101–4.

— Разрешите войти?

— Да, капитан, входите. Я вызвал вас, чтобы уточнить ряд вопросов, возникших у меня после изучения вашего отчета… Кстати, как вы чувствуете себя?

— Благодарю, прекрасно.

— Это хорошо… Так вы утверждаете, что прыжок не состоялся?

— Не совсем так, прыжок состоялся, только искривление, в которое я попал, оказалось не пространственным, а временным.

Профессор кашлянул, постучал костяшками пальцев по столу.

— То есть вы всерьез настаиваете, что побывали в прошлом?

— Да, господин Грабовски, я пребывал среди народа Израилева. Я никогда не рискнул бы демонстрировать вам в официальных бумагам свое чувство юмора и готов поклясться в правдивости и серьезности каждого слова, написанного в рапорте, — Лакайль ничуть не выказал свои эмоции, но очевидно был возмущен сомнениями начальства.

Полковник взял в руки отчет Лакайля.

— Позвольте процитирую: «Когда появился корабль, я приказал ученику моему Елисею лечь на земь и прикрыть голову. Он очень волновался и хотел лететь со мной, но я отказал ему. Когда силовой поток стал поднимать меня на борт, я решил оставить Елисею свой жилет, что и сделал. Думаю, он должен был помочь ему приобрести определенный статус в обществе и обеспечить пропитание, по крайней мере на какое — то время, потому что тот видел, как я им пользовался…» А теперь я прочитаю вам отрывок из другого, значительно более древнего произведения словесного искусства. «И разлучили их обоих, и понесся Илия в вихре на небо. Елисей же смотрел и воскликнул: отец мой, отец мой, колесница Израиля и конница его! и не видел его более. И поднял милоть* Илии, упавшую с него, и ударил ею по воде, и сказал: где Господь, Бог Илии — Он самый? И ударил по воде, и она расступилась туда и сюда, и перешел Елисей. И увидели его сыны пророков, которые в Иерихоне, издали, и сказали: опочил дух Илии на Елисее…» Это Библия, друг мой. Не узнаете?

Лакайль побледнел.

— Как это понимать? — продолжал Грабовски/ — Или вот здесь вы пишете как с помощью реаниматора вам с третьей попытки удалось привести в чувство находящегося в коме сына хозяйки дома, в котором нашли временное пристанище. Глава семнадцатая третьей Книги Царств гласит: «И сказал он ей: дай мне сына твоего… И воззвал к Господу, и сказал: Господи, Боже мой! неужели Ты и вдове, у которой я пребываю, сделаешь зло, умертвив сына ее? И, простершись над отроком трижды, он воззвал к Господу… И услышал Господь голос Илии, и возвратилась душа отрока сего в него, и он ожил.» И это не самое потрясающее совпадение вашего доклада с Библией! У меня есть только одно объяснение: вы очевидно идентифицируете себя с библейским пророком Илией?

Полковник протянул Лакайлю раскрытую Библию.

Лакайль растерялся. Он был уверен в своем рапорте, но сейчас, глядя в Библию, понимал, что все это он уже знал, когда — то давно, в раннем детстве, потому что мама его была женщиной религиозной и пытаясь воспитывать сына в христианской традиции она часто читала ему на ночь библейские истории. Огненная колесница, Илия… Да, что — то такое с трудом припоминалось, но ведь это не Илия, а он, Ил Лакайль, бросил Елисею свой жилет, это он улетел на звездолете… Или нет?..

— Что вы молчите, Лакайль?

У капитана взмокли ладони. Он листал Ветхий Завет, недоумевая.

— Я… я не знаю что сказать, господин Грабовски. Я могу только сказать, что когда писал свой отчет, я верил в его истинность. Но сейчас я понимаю, что это какая — то вариация на тему истории Илии.

— То есть вы хотите сказать что раньше никогда ее не слышали? — задумчиво произнес Грабовски, прикусив ноготь и пришпиливая молодого человека внимательнейшим взглядом холодных серых глаз.

— Нет, слышал… Очень давно, не знаю даже как подробно. Но я ее не помню… Или не помнил… Ничего не понимаю, простите, я говорю бред.

— Ничего — ничего, продолжайте, мне крайне интересно.

— У меня ощущение, что я вспомнил эту историю только сейчас, причем не уверен, что когда — либо знал ее детали. И потом я провел там столько лет… И… Мне нечего сказать. Я не знаю.

Грабовски устало вздохнул.