Кристофер Сташеф - Волшебник на пути. Последний путь чародея

Алеа удивлённо моргнула, изумлённая тем, что её тост приняли все.

— За врагов! — произнёс чей–то голос. Гэллоугласы с вежливым удивлением посмотрели на мужчин и женщин в крестьянских нарядах, которые шагнули в зал из дверных проёмов, вылезли из–за гобеленов, появились на галерее для менестрелей — все как один наводя арбалеты со зловещими самоцветами под стрелами. Вперёд всех вышел с насмешливой улыбкой человек, казавшийся пожилым и истощённым:

— Ваши слуги приветствуют вас.

— Значит ты тот, кого зовут Дюрер? — спросил Грегори.

— Он самый — а я Пересмешник, — с поклоном шагнул вперёд ещё один тощий и морщинистый субъект. — Давние враги ваших родителей — и ваши личные.

— И не думайте атаковать нас своими пси–силами, — предупредил Дюрер, — так как обе наши организации завербовали в свои ряды местных, которые являются очень мощными эсперами.

— И вы думаете, мощнее, чем все наши силы вместе взятые? — спросил позабавленный его похвальбой Грегори.

— Заверяю вас, — нахмурился Пересмешник, — у вас очень мало поводов для улыбок.

— Да наверняка ведь увидеться наконец с нашими врагами лицом к лицу вполне основательный повод порадоваться, — обронила Корделия.

— Тогда вы по крайней мере умрёте счастливыми. — Дюрер поднял оружие и нажал на спуск — а затем нажимал вновь и вновь, и выражение торжества у него на лице сменилось ужасом.

— Огонь! — заорал Пересмешник, и все агенты нажали на спусковые крючки и на гашетки. Лишь два арбалета выпустили стрелы — но и они круто спикировали на каменные плиты пола. Некоторые из самоцветов ярко запылали от собравшихся в них лучей, да так и не полыхнули огнём.

— Видите ли, у нас есть собственные телепаты, — уведомила врагов Корделия с неподвижным от напряжения лицом, — помогающие нам сдерживать ваше оружие.

— И солдаты, дабы обезоружить вас, — добавил Ален.

Сверху упали верёвочные петли и обвились вокруг каждого из агентов; державшие арканы солдаты затянули их потуже. Агенты закричали в тревоге и гневе, пытаясь вырваться на волю, повернуть оружие против своих пленителей, но солдаты подсечками сшибли их с ног и заставили встать на колени.

Дюрер прожёг взглядом Алуэтту и прошипел:

— Предательница!

— Ах предательница! — Алуэтта вскочила на ноги и двинулась на него с пылающим от гнева лицом. — И ты смеешь называть меня предательницей, ты, чьи агенты похитили меня из колыбели? Ты, который отправил меня к лжеприемным родителям, которые исковеркали мою чувственность и преднамеренно и методично разбивали вдребезги моё самоуважение? Чьи наследники унижали и насиловали меня, и превращали в оружие для поражения своих врагов? И ты смеешь называть предательницей меня?

— Они дали тебе кров и пищу! — выкрикнула Ворона. — Они меняли тебе пелёнки и перевязывали твои раны!

— И называли меня шлюхой и внушали мне, будто я порочна с рождения! — разъярилась Алуэтта. — Нет, вы сработали своё оружие — а теперь почувствуйте его жало! — Она сузив глаза навела пылающий взгляд на Ворону.

Ворона пронзительно закричала, схватилась за голову, а затем упала на пол, корчась от мучительной боли.

— Отруби её! Отруби её, только прекрати боль!

Рот Алуэтты открылся в судороге гнева и усилия, и Ворона обмякла. А затем Алуэтта перевела этот страшный пылающий взгляд на Дюрера.

— Она предала тебя! — крикнул Дюрер Грегори. — Она наш агент! Она покорила твоё сердце только для того, чтобы смочь оказаться здесь среди вас и уничтожить всех — как искалечила твоего старшего брата!

— Дурак, неужто ты и правда считаешь, будто мы этого не знаем? — встал рядом с женой Грегори. — Моя мать титаническим усилием сумела исправить самые большие повреждения, нанесённые вашими агентами душе Алуэтты. А потом моя любимая рассказала нам обо всем сделанном ею, обо всей злобе, которую она питала к нам.

Дюрер уставился на Алуэтту, а затем оскалив зубы прорычал:

— Предала в ту же минуту, как я поговорил с тобой!

— О, можете утешиться, сэр, — со злостью бросила она, — так как вы второй раз уничтожили мою жизнь и полностью лишили меня всяких надежд на счастье, какие я могла когда–либо питать! — Глаза её сузились, и все в зале почувствовали нарастающую в ней мощь, ментальную мощь, подогреваемую копившейся годами яростью.

— Оставь его Короне, милая, — положил ей руку на плечо Грегори. — Не пачкай рук его нечистой кровью.

Алуэтта метнула взгляд в его сторону: