Владимир Лещенко - Чародей фараона

Первым был Крух. Он приплясывал, завывал не хуже Упуата, вертелся на месте, поминал через слово своего Нгаа и вообще вел себя, как шаман из исторического фильма среднего голливудского уровня. Вот он рухнул на месте, издав напоследок громкий рев.

Сразу за ним продолжил Мулунгува, принявшись бить в свои тамтамы. Именно в тамтамы – кроме знакомого Дане большого барабана, было еще два маленьких, и на всех трех колдун играл не хуже любого джазмена.

Затем эфиоп принялся выкрикивать заклятия в ритме, напомнившем Дане древний рэп.

Вот он закончил, закрыв глаза, и тогда вступил Ратаммасх, который завыл одну‑единственную ноту – вибрирующую, бесконечно длинную, заставляющую замирать сердце.

А потом запела Аида. Запела хрипло и страшно, на непонятном языке.

В этой песне чувствовались угроза, ярость, готовность умереть, но победить и даже после смерти не давать покоя врагу. В ней слышались отзвуки древних битв и грохот сталкивающихся миров. Но вот девушка смолкла, опустившись наземь.

Пришла пора вступать и ему, но Данька вдруг запнулся, не зная, что делать дальше. Все глаза устремились в его сторону. «Ну же, давай быстрее!!» – говорили взгляды всех четырех.

А Даниил так и стоял, замерев с поднятыми руками.

Какова его роль в этом представлении? Дурацком и бессмысленном, по мнению хвостатого нетеру. Что он должен сделать или сказать?

Что‑то вроде «абра‑швабра‑кадабра‑крекс‑фекс‑пекс‑секс‑кекс»?

Или вообще спеть им по‑русски какой‑нибудь из хитов Козлодоева или Леды Бемс?

А, вспомнил!

– P'hnu mglluCthulhu R'lyeh fhtang a ftaga!!! – изо всех сил давя ироническую ухмылку, выкрикнул Даня услышанную в каком‑то фильме фразу, придавая голосу и лицу выражение как можно большего исступления. – Yaa, yaa!! Chub‑Nigguratt!!

Дальнейшее навсегда осталось в его памяти. Даже став глубоким старцем, он иногда просыпался в холодном поту, вспоминая те секунды.

Начертанная на песке звезда вдруг засветилась сиянием – зелено‑голубым и каким‑то очень гнусным, словно осклизлым на ощупь.

Чернокожий колдун побледнел, можно даже сказать, побелел – так сильно посветлела его кожа. Ливиец просто рухнул навзничь, закрыв голову руками. Даже Упуат прижался к земле, весь напрягшись, шерсть его вздыбилась, а в глазах – Данил мог в этом поклясться – возник неподдельный ужас!

А затем в уши ввинтился истошный визг Аиды, перекрывающий все.

Над октограммой из ничего сгустилось сумеречное облако, клубящееся потоками темного тумана. Мгновение‑другое оно подергалось, словно пытаясь вырваться из клетки, образованной налившимися мертвым светом лучами звезды, но, видно, не сумело победить наложенное заклятие.

Вслед за тем земля под ногами качнулась, спрессованный ледяной воздух ударил в лицо, и что‑то похожее на тень стремительно понеслось к храму.

Грохот разлетевшейся стены перекрыл даже визг кушитской принцессы, верещавшей не тише обычной базарной торговки.

А дальше что‑то случилось и с Даниилом. Он вдруг словно стал неизмеримо выше ростом и воспарил над землей, наблюдая картину происходящего как бы (вот именно как бы) сверху.

Парень не чувствовал своего тела, и зрение у него изменилось. Но тем не менее он ясно видел клубящийся огромный сгусток серого мрака (да‑да, именно так: то был непроглядный мрак серого цвета!), который стремительно распространялся там, внизу, по иссушенной земле, и который нельзя было увидеть обычным зрением, как Даня откуда‑то твердо знал.

Мрак этот раскинул в разные стороны ветви такого же, как и он, бескровного цвета, вместе с тем чем‑то отличавшиеся от материнского облака.

Он видел, как эти полосы тумана, напоминавшие щупальца, крушили остатки стен, устоявших после первого удара, а потом…

Из облака вылетела стая длинноклювых ибисов. С громким клекотом спикировала она на землю, сметая цепочку жрецов, высыпавших из укрытий, обрушившись на вырвавшихся из разгромленного каменного сарая хурсарков и превращая их в крошево из мяса и костей.

А затем из‑под храмового фундамента вдруг выплыла какая‑то сияющая дымка, обволокла ополоумевших птиц, щупальца и облако, и все пропало.

Даня вновь обнаружил себя стоящим на песке у одного из лучей восьмиугольной звезды. Правую сторону груди обжигал холод, распространяющийся от талисмана Стоящего У Тропы. На живот словно кто‑то бросил раскаленный уголек – это разогрелся кристалл, отданный ему Древним.

Храм Тота скрыло облако пыли. Земля еще вздрагивала, сотрясаемая последними отголосками сшибшихся тут сил.