Дмитрий Емец - Таня Гроттер и пенсне Ноя

– Чего молчишь, как карась? А «здрасьте» кто будет говорить? Девушка может обидеться! – пригрозила Гробыня.

– Здрасьте! – послушно повторил Бульонов.

– Ну спасибочки, облагодетельствовал молодую и красивую! А теперь сразу говори «до свиданья»! Или на худой конец «чао-какао». Ну-с, я жду! – распорядилась Склепова.

Генка растерялся. Он никак этого не ожидал.

– Попрощаться? Так сразу? А как же…

– А ты на что надеялся, котик? На романтическое трио: ты, я и луна? – проворковала Гробыня. – Я за этим и залетела, чтобы попрощаться. Я возвращаюсь в Тиби… Впрочем, тебе не важно знать куда… Если у тебя есть какие-то другие прощальные слова, я внимательно слушаю!.. Нету слов? Хм… Ну тогда будем работать по сокращенной программе. Так и быть, можешь меня поцеловать!

– Поцеловать? – изумленно переспросил Бульонов. До сих пор он целовал только маму и иногда бабушку. Это было тоже полезно в своем роде, хотя они и не летали на пылесосе.

– О нет! Он и этого не умеет! – простонала Склепова. – Ну да, поцеловать! У тебя бумага есть?

– За-зачем бу-бумага? – не понял Генка.

– Как зачем? Я тебе схемку нарисую!

– Не надо! – отважно отказался Бульонов.

Он неуклюже приблизился, помялся и, набравшись храбрости, клюнул Гробыню в щеку. При этом обнаружилось, что он выше ее на две головы.

– И это все южные страсти? Эх ты, вечная мерзлота! Девушка с тобой плесенью покроется! Робкий ты, Бульон, какой-то! – разочарованно хмыкнула Склепова.

– А ты не робкая? – обиделся Генка.

Гробыня вздохнула:

– Ах, Бульон, я прошла суровую жизненную школу! У меня была не жизнь, а сплошная азбука выживания! Одна Гроттерша извела тонны моего драгоценного здоровья.

– Гроттерша? – удивленно переспросил Генка. Хотя прошло много лет и его память была магически блокирована, слово «Гроттерша» странным образом взволновало его, пробудив целую бурю неясных чувств.

Однако Гробыня не была расположена перемывать Таньке кости. Предстоящий перелет в Тибидохс настраивал ее на сентиментальный лад.

– И не только Гроттерша… В сущности, Гроттершу очень даже можно выносить, если не трогать ее контрабас и не катить бочку на ее родственничков! – продолжала она, нежно обнимая трубу пылесоса. – Моя школа началась с моего братца. Я тогда еще жила среди лопухоидов, а у меня был колоритный двоюродный братец. Подрощенная такая сволочь, на три года старше… Наши родители в то время жили вместе, и их вечно не было дома. Они то заказывали венки, то устраивали могильщикам профилактический разбор полетов, чтобы они не охамели.

– Охамели?

– Ну, большая такая ритуальная халява, – нетерпеливо и еще непонятнее пояснила Гробыня. – Меня оставляли вместе с братцем, и он отрывался на полную катушку. В лучшем случае он меня щипал, в худшем пинал. У меня, извиняюсь, вся попа была в синяках. Помню, я два часа просидела, запертая в туалете, потому что к нему пришли приятели, они играли в карты и я им, видите ли, мешала. Вначале я рыдала, потом колотила в дверь, а они только ржали… А затем я услышала, как они открыли шкаф и выбрасывают оттуда мои вещи, а потом стали ломать отверткой замки, чтобы залезть в мой стол. Это был уже финиш… Я совсем озверела. Почти не помню, что дальше было. Я заорала, и вдруг дверь вылетела сама собой, хотя я к ней и не прикасалась. Даже не с треском вылетела, а почти без шума – пук! – будто пробка. Потом родители удивлялись – петли точно ножом срезало. Я ворвалась в комнату. Их там было четверо. Они уже бросили играть в карты и были все у моего стола. «Это ты, Гробыня? А ну, песик, на место! Марш в туалет!» – сказал мне братец. И тут…

Склепова сжала и разжала ладони. Щеки у нее пылали от негодования. Она заново переживала тот миг.

– Не важно, что было дальше… Ты, Бульон, личность ранимая, не буду тебя грузить. Скажу лишь, что к тому моменту, как меня забрали на темное отделение, брат и его приятели не просто меня уважали. Они меня чудовищно уважали! Чуть ли не тапочки носили в зубах, не говоря уже о прочем!..

Неожиданно в рюкзачке у Склеповой заверещал зудильник.

– А это еще что? Кто меня дергает? – буркнула Гробыня.

Пока она открывала рюкзак и рылась в нем, зудильник едва не лопнул от негодования. Бульонов с изумлением смотрел на плоское блюдо, производившее назойливые звуки. Гробыня на секунду задумалась, соображая, не совершает ли она чего-то непоправимого, отвечая по зудильнику при лопухоиде. Но врожденное разгильдяйство победило. Склепова махнула рукой, словно говоря: ладно, чего уж там?! Какие тут тайны?