Сергей Антонов - Врата испуганного Бога

Его появление на подиуме было встречено дружным протяжным воплем. Музыкального Быка завсегдатаи “Третьего Поросенка” любили. Одним импонировал его рост, другим – цвет волос, третьим – крупные веснушки, и абсолютно всем – его песни и его манера исполнения. Бык был изюминкой “Третьего Поросенка”.

– Привет, народ! – прорычал Маллиган в старомодный яйцеобразный микрофон, с удовольствием прислушиваясь к раздавшимся в ответ возгласам, улюлюканью и свисту.

Программа Быка начиналась всегда со “Звездной пыли” Райслинга. Бык пел практически всего опубликованного Райслинга, пел и многое из неопубликованного, с присущим Быку чутьем отметая подделки. Ухоженные пальцы Быка колобродили по гитарному грифу, древний кантри-джаз не помещался в маленьком помещении бара, музыка переносила стены с места на место и подбрасывала потолок. Овации. Грохот кружек. Одним из достоинств Быка считалось умение хорошо петь, одновременно играя сколь угодно сложный аккомпанемент. Потом была сумасшедшая “Огненная стена” Кесса, за ней – холодноватый “Листопад” собственноручного сочинения, и разбитной “Джонни Кэш” известного вестомана Тумиолуса. К концу первого отделения нагрудный карман блистающей рубахи Дона ощутимо наполнился аккуратно сложенными пополам стокредитовыми билетами, запас которых специально на парнас Быку держал бармен Мак, обналичивая электронные деньги три четверти к одному. Наконец, Бык почувствовал, что зал разогрелся, прислушался и готов к тому, чтобы услышать новую песню.

– А сейчас, – крикнул с пафосом он, – я хочу спеть вам одну совершенно новую вещь! (Далее – без пафоса). Нет, одну совершенно старую вещь, маленький народный шедевр! В нем много слов, которых вы можете и не понять, типа “дроссель” или “сопло”, они давным-давно устарели и умерли, но я выяснил их смысл и, уверяю вас, они там на месте! Мне тем более приятно петь ее сегодня, потому что к Третьему нашему родному Поросенку забрели неисповедимыми дорогами необычные для нас посетители – цыгане. (С пафосом). Песня называется: “Цыганочка”. Слушайте и улыбайтесь вместе со мной!

Дон закрыл глаза, вскинул голову, блеснул сквозь бороду зубами и, ошеломив публику заводным, точно выверенным дома пассажем, с надрывом завыл:

Два цыгана с челнока дросселя сымают.

Бродят в небе три луны, душу веселя.

На орбите табор спит, лишь цыганка знает,

Что сымает мил-дружок где-то дросселя.

Говорит один цыган: “Сердце кровоточит,

Забубень, как посчитать логарифм нуля!

Мне бы, молодцу, служить, али быть рабочим -

Нет же, влез под этот шаттл, тибрю дросселя”.

Говорит другой цыган: “В холод и в жару я

В полудюйме от гнезда птицы-кобеля,

Только солнушко зайдет, дросселя ворую,

Хоть не знаю, мне на кой эти дросселя”.

Краем глаза, Бык наблюдал за цыганским столиком, покрытым слюдяными сполохами силового поля. До сего момента крабообразные сидели молча и недвижно, внимательно слушая. Но теперь там началось шевеление. Четверка пришельцев начала быстро переговариваться на своем языке, бурно жестикулируя в воздухе верхними конечностями. Дон поразмыслил, выигрывая тему, и решил считать данное шевеление за выражение одобрения, кивнул, продолжая петь, повторяя последние две строки каждого куплета дважды и притопывая.

Просыпались сторожа, так друг другу бают:

– Слышь, Kuz'ma, пошто в ночи зуммера гудять?

– Знать, Mikkolo, дросселя нехристи сымають!

Улеглися сторожа, стали дальше спать.

В безвоздушной пустоте ноют две гитары.

Жизнь – погост, судьба – помост, мертвая петля.

Им бы соплы воровать, али там радары…

Ишь, удумали чего, тибрят дросселя!

Зал визжал и хохотал, девицы рвали на себе пестрые блузки и размахивали над головой разноцветными клочьями, старый бармен Мак ухмылялся и показывал Маллигану большой палец. Дон раскланивался. Сейчас цыгане ее по кругу пустят, подумал Дон самодовольно, имея в виду песню. Дон не ошибся. Цыгане действительно решили выразить свои чувства.

К подиуму выдвинулся один из них, огромный четырехглазый краб, смахнул с сочленений остатки силового покрывала и протянул по направлению к Мбыку опасно щелкнувшую клешню. Дон с застывшей в бороде улыбкой уставился на клешню, соображая, как же он будет это пожимать, и не лучше ли вежливо отказаться, и, главное, где деньги-то?.. И тут клешня подъехала ближе, нырнула к полу и стиснула лодыжки…

– Эй, ты что делаешь!.. – заорал Маллиган, теряя опору под ногами. И повис вниз головой.