Марамак Квотчер - Второй Беличий Песок [СИ]

Что уж точно, так это та незамысловатая факта, что просыпаться в совсем тёплом гнезде, особенно зимой, мягко цокая непросто. Явление испытывали на себе многие местные белки, потому как в Щенкове куда чаще услышишь бревенчатую избу, чем шалаш; поскольку Макузь тоже находился в вышецокнутом месте, испытывал и он. Впрочем, спросонья грызь очень часто не сразу понимал это и думал, что по прежнему у себя дома, а оттого удивлялся возне за перегородками и запаху дыма от печки.

— Кокой олух напустил дыму, кло, — приквохтывал за стенкой дед Житхин, и как обычно отвечал сам себе, — Ну да, йа и напустил, гыгы.

Далее слышался звук трясущихся ушей и хихиканье, а также много чего другого — неслушая на темень, обитатели раскачивались и начинали кормиться, чтобы успеть приступить засветло к возне, ради которой они собственно тут и околачивались, как гуси на водопое.

Макузь вылезал из ящика, набитого сухим мхом, стряхивал туда обратно приставшие куски оного и вспушался, что впрочем по умолчанию. Беличья пушнина хорошо сохраняла тепло, и хотя после суркования казалось, что в доме прохладно, на самом деле в доме было допуха как тепло по сравнению с открытым воздухом, где простаивал весьма недурной морозец. Кстати интересно посмотреть, насколько именно недурной — но для этого придётся зайти в лабораторию к Фылше, потому как там ближайший термометр.

Неслушая на мороз, Макузь одевал только портки и лапти, а в остальном полагался на то, на что белки полагались всю дорогу и ни разу не пожалели — на пух. Пуха на грызуне имелось изрядно, в том числе на хвосте и ушах, но соль не в этом. Соль была в шкафу, в глиняной банке. Выковыриваться из сурковательного ящика в прямом смысле цока «ни свет ни заря» бывает довольно трудно, но грызь уже настолько привык, что не испытывал по этому поводу никакого напряжения, как с ним бывало раньше, по началу тряски в Щенкове. Вдобавок как только беличья голова просыпалась, она вспоминала о незаконченных делах, так что особого стремления зарываться обратно в мох не наблюдалось. Не цокая уже о том, что это было невыполнимо.

Макузь как обычно пошёл за ведром, и загребя оный инвентарь, отправился за водой. В трёхэтажной избе уже копошились, а снаружи возле дороги горел фонарь, потому как иначе хоть ухо выколи. Небо было закрыто шерстяными на вид тучами серого цвета, так что рассвет еле чуялся; задувал несильный морозный ветерок и сыпало снегом. Тот же самый снег хрустел под лаптями и подхолаживал ноги, так что особо долго так не разбегаешься — но быстро за водой сойдёт. Воду набирали недалеко в прудике, на коем кололи лёд, и поутру там тряслось немало ушей — ну и естественно, слышался ржач.

— В очередь, белочкины дети, в очередь! — цокал кто-то, — Ну вот, пожалуйста…

Как расслушал Макузь, подойдя ближе, случилось что обычно. В полынью забрасывали вёдра на верёвках, и когда там оказывалось сразу несколько посудин — они перехлёстывались.

— Это кто там умничает не в меру, а? — цокнул грызь, потому как в темноте действительно не видел, кто.

— Да вот тут, выискалось одно грызо, — хохотнула Майра, крупная серая бельчища, — С Пропа.

— Так и что с того, что с Пропа? — цокнул тот, подойдя, — Это же тупизм!

— Да сходи ты к курицам, — цокнула Майра, — Всё время так делаем и будем дальше.

— Она хочет цокнуть, Дури ради, — пояснил Макузь, — А ты грызо по какому случаю из Пропа?

— Редьку привёз, — ответил грызо из Пропа.

Белки заржали, потому что ответ про редьку был универсальный и обладал рекордной бородой, которая собственно и вызывала бугогашечки.

— Смейтесь-смейтесь, — цокнул пропский сквозь смех, — Вот если бы вы видели, что у меня там действительно редька, йа бы на вас послушал.

Проржавшись, грызи вспушились — отчего по воздуху полетели мелкие клочки линялого пуха — и вернулись к своим бадьям. Макузь делал неоригинально — размахивался ведром и запускал его по льду, так чтобы оно скатилось в прорубь, а потом вытаскивал, обламывая края льда. Подходить туда было чревато купанием, а на морозе это в свою очередь чревато жмурками. Наполнив бадью, грызь утащил оную в избу, потому что всегда так делал; он таскал воду, а в это время Фира готовила корм, Хем подтаскивал дрова к печке, и так далее. Было совершенно чисто, что если всего это не сделать лично — оно останется несделанным, а это не в пух.