Марамак Квотчер - Второй Беличий Песок [СИ]

Мороз, крепчавший по мере расчищения облачности, заставлял то и дело тереть подмерзающие уши и нос. Макузь уже вышел из бельчоночьего возраста, когда мороз и снег вызывают радость просто так — теперь он радовался вполне осмысленно. Взять хотя бы ту факту, что вдыхать морозный воздух кажется странным и слегка тревожащим, но на самом деле от этого ничего не будет; если раньше Макузь это чувствовал инстинктивно, то теперь твёрдо знал. Насколько в пух, что белки научились цокать так, чтобы было понятно друг другу, подумал белкач, а то пуха с два бы он знал хоть что-нибудь. Грызь раскинул мыслями по знаниям, снова припомнил Марису, опять раскинул… рыба, висевшая в авоське на загривке, оттягивала плечо, заставляя вспоминать то время, когда в Щенкове бывало трудно с кормом — он ещё застал несколько лет, когда приходилсь жевать по два клубня в сутки и нискольким больше, потому что больше просто не было. К нынешней зиме, как показывала практика, ситуацию выправили.

Пуши возились постоянно, так что выправление ситуации было неудивительным — даже сейчас, уже почти в темноте, кто-то городил противолосёвое заграждение, чтобы весной спокойно сажать в защищённом периметре — иначе сожрут. Макузь это дело знал — в дело шли жерди и вьющиеся шипованные побеги, оплетавшие каркас и создававшие стену, которую было невозможно пробить туловищем; от мелких зверьков, которые могли бы просочиться, применялся репейник и отпугивающие растительные составы. Из-за этого везде, где обитали грызи, можно было услышать подобные заграждения, а уж в цокалище тем более.

В цокалище, кроме того, немудрено было услышать цоканье, за что место так и называлось. Особенно активно уши тряслись возле всё того же учгнезда, хотя звук трясущихся ушей и был приглушённым, потому как белки сидели в строениях вслуху свежачка. Ещё издали, в прогалы между заснеженными ветвями и деревьями, маячили фонари и освещённые окна, казавшиеся яркими — хотя на самом деле, они еле светили. Окна практически никогда никто не занавешивал, так что светились они вовсю, но расслушать что-нибудь через заиндевевшие стёкла всё равно не удастся.

В нулевую очередь Макузь влез по лестнице на крышу дома, по которой часто лазали чистить трубу, и спрятал в снег рыбу, с таким рассчётом, что пух какое животное туда доберётся. Уже изрядно подмёрзнув за день, он с радостью ныкнулся в тёплое помещение, где как раз слышалось наиболее активное за все сутки перецокивание. Предстоит произвести переговоры, подумал белкач и поёжился — этого он не уважал. Тем не менее, пришлось цокать лично на уши каждого присутствовавшего, не нужна ли ему мороженная рыба — хотя бы это возымело действие, так что вскоре Макузь получил взамен орехов — не первого сорта, но куда более годных, чем костлявый водяной организм. Грызя подбивало спросить, что они собрались делать с этой рыбой, но он удержался.

Удержавшись, он снова отправился за водой — потому как сама она не придёт. Летом к учгнезду подтаскивали сразу большую бочку паровиком, но зимой это было бы бесполезно, ибо замёрзнет. По этому поводу тоже была возня, так как хотели вкорячить большие резервуары воды прямо в дом — и для водоснабжения, и главное для увеличения теплоёмкости; но пока не раскачались, потому как на всё и сразу лап даже у паука не хватит. Макузь в очередной раз поржал вместе с прочими водоносами и притащил в пищеблок бадью с ледяной водой, сверху коей плавали кусочки собственно льда. В качестве корма нынче был гороховый суп с копчушками, что вызвало обильное слюноотделение.

— Кстати, откуда визг? — осведомился Хлутыш, имея вслуху те самые копчёности.

— Собака, — пожала плечами Фира, помешивая суп, — Загрызли возле Перекопской.

— Варили-то достаточно долго, или как всегда?…

Вопрос был чисто поржать, потому что одним из преимуществ горохового супа является то, что никак не получится недоварить, иначе горох будет несъедобен. Что касается собак, как ровным счётом и любых других животных, то все более-менее пригодные тушки употреблялись в пищу, чтоб не пропадало — тем более это случалось достаточно редко, потому как никакому грызю в здравом уме не приходила под уши мысль специально убить организм, чтобы его сожрать. Единственно, в силу инстинктивного неприятия грызи не стали бы кормиться туловищем грызя же.

Откормившись, белки отваливались на вечернее обцокивание, потому что особенно больше нечего делать — в темноте много не наковыряешься, освещение от светильников аховое, да и вообще за день набегаешься. Макузь вспушился, вышел на внешнюю лестницу и вспушился ещё несколько раз — не помешает. Вспушившись, грызь отправился в 4ю избу, где обитали Зуртыш и Речка, с которыми он был давнище как знаком, и если уж что цокнуть не по делу — так скорее всего им. Как оно часто и бывало, белки сидели на кухне за столом и перекидывались в карты: старую географическую карту нарезали на одинаковые куски, и теперь собирали, как мозаику.