Сергей Федотов - Все, что шевелится

Очередной ярус Мунхе забил щепой, сучками и опилками, пока сумел изготовить нечто хотя бы отдалённо напоминающее кровать. Дар-эке требовала шкафов и комодов, зато Ухин была на седьмом небе от счастья совокупляться в мягкой постели. Так что именно седьмой ярус стал считаться спальным. А полы с тех пор настилались из дерева, потому что древесину обрабатывать куда проще костей.

На восьмом этаже верховный тенгри разместил срубленную из-под топора мебель, и здесь было царство белой тары – Цаганки. Она была до того довольна колченогими табуретами и столами, что возжелала устроить праздник.

Как проходят праздники у землян, она видела неоднократно, но до сих пор не понимала, какое отношение к веселью имеют перебродившие молоко или сок ягод и фруктов. Сгоняла вниз супруга, тот припёр в подоле рубахи сорок бочек вина и кумыса. На новоселье Хухе до того перепился, что потом год блевал в разинутый люк. Дожди из огненной воды залили землю, и расплодившиеся к тому времени атланты перепились, едва не утонули и были вынуждены рассеяться по миру, чтобы хоть чуть-чуть протрезветь, Божку же пьянство весьма понравилось, на девятом небе он разбил сад радостей земных [2], где запил раз навсегда и пьёт до сих пор.

Тем временем у Ухин и Дар-эке, насмотревшихся на неверность супруга, от ревности родился сын Эсеге Малан («отец плешивое небо»).

Рожали его по очереди – Хара ночью, а эке днём, и раздельно: ночная богиня созидала нижнюю половину по имени Малан, а дневная свою окрестила Эсеге. Папаша брезгливо осмотрел белого выше пояса и чёрного – ниже, а в целом – красного, беззубого первенца, посадил на лопату да и скинул в мусоропровод.

– Пускай набирается на земле ума-разума, – рассудил он.

Младенец упал в Африке и от удара лопнул на две части. Нижняя, чёрная, половина осталась на месте, а белая подпрыгнула, как на батуте, и улетела в Азию на территорию будущего Китая. Пока мальчик достиг половой зрелости, его светлая половина отошла от удара и пожелтела до цвета старого, сходящего на нет синяка. От семени Малана и местного колена атлантов пошла чёрная раса, а от Эсеге – жёлтая. И это хорошо, ибо будь Эсеге сразу же готов к детопроизводству, то Китай населяли бы сейчас синекожие китайчата.

Малан ничему доброму африканцев не научил, все его подвиги свелись к тому, что он так отделал лошадь, что та со страху поседела и покрылась черными полосами в местах, где пришлись удары божественной палки. Зебра – единственное напоминание о пребывании сынка Хухе в Африке.

Зато Эсеге научил землян надевать ярмо на быков, придумал упряжь для лошадей и научил невесту во время свадебной церемонии переходить на половину жениха, а не наоборот. Такой обычай божок придумал потому, что ему было трудно каждый день, а то и три-пять раз на дню таскаться по отдалённым поселениям. Тем более что ног-то у него не было (остались в Африке), и походил тенгри на бронзовый бюст, установленный на родине героя. Поэтому-то невест и свозили со всей Азии к богу в пещеру. Как и чем жил он с ними – непонятно, но известно, что жён у него скопилось видимо-невидимо, едва помещались в каменных гротах. К семидесяти годам жёны превращались в старых, разбитых баб, и Эсеге ввел новую интересную традицию: научил землян умерщвлять стариков в семьдесят лет. (Странно, но такая же мысль одновременно пришла в задницу Малана.)

Люди тех времён были слабы в арифметике, но Эсеге придумал мнемоническое упражнение для запоминания предельного возраста:

– Жить нужно столько, сколько имеется дыр на голове, умноженное на количество пальцев.

Имел ли он в виду только пальцы на руках или и на ногах тоже, земляне не поняли. Возникла большая путаница. Некоторые племена не понимали, что такое «умножить», и уничтожали всех, кто достиг семи лет. Другие умножали правильно, но для продления жизни долбили в черепе дополнительные дыры. Большая часть людей с дырявой башкой сразу умирала, зато выжившие жили по двести и триста лет. Прочие им шибко завидовали и, склоняя глупые головы, просили родственников нанести как можно больше дырок. Те и рады стараться: брали острые камни и дробили черепа так, что после скоропостижной смерти родни использовали их макушки вместо дуршлагов.

Особо старались продлить жизнь перворожденные по божескому образу и подобию люди, и через парочку-другую веков тридцатишестиметровые гиганты практически вымерли. Остались лишь жалкие единицы тех, кто приспособился жить с дуршлагообразными головами. Потомкам же атлантов жить стало привольней, магии они разучились (чего возиться, коли нет грозных великанов?), и изо всех былых искусств осталась одна способность к досужему чтению чужих мыслей. Вещуны-телепаты правителям не понравились: всё норовят проникнуть в божественные замыслы, а толкового фокуса показать не могут, – скукота…