Сергей Федотов - Все, что шевелится

Сотон под шумок взял Булган в наложницы и стал править трясущимися от неверия в победу руками. Жителям Юртауна он рассказал собственную версию случившегося. По ней получалось, что именно он, Сотон, при поддержке дадагов наголову разбил бухиритов, вот только родного брата не успел уберечь.

– Убили миленького Чончика подлые предатели бухириты! – притворно рыдал он.

– Успели укрыться в горах, – поддерживал новоявленного хана Сотона глава рудознатцев, а ныне и кузнецов Дадага.

А на небе Эсеге в очередной раз поссорился с Маланом и в пылу борьбы нечаянно протрезвел. Глянул на землю до противности трезвым рассудком и заметил, что сынуля, кровиночка, забрался по чужой воле в какую-то глушь и живёт там позорной жизнью с безобразной шолмасы невероятной веры «спыть». По трезвянке мигом понял, что Меза Бумджид опоила Шаргая напитком забвения, задурила мозги и украла память, но одного добиться не сумела – лишить невинности. Пятнадцатилетний хан покуда не познал женщину (хотя и принимал за таковую безобразную шолмасы). Зато подрос, перестал быть сопляком и превратился в стройного красивого юношу. Лишь иногда по старой привычке носом шмыгал.

Эсеге Малан призвал младшенького – Яшил Сагана. Яша прицелился и навернул старшего брата метеоритом по башке. От такого небесного знамения Джору мигом прочухался, избавился от затмения, огляделся и увидел, что живёт не во дворце со слугами и красавицами жёнами, а лежит в грязном логове, на вонючей подстилке из прошлогодней черемши, со страхоидальной Мезой Бумджид.

– Где тут северная страна Лин? – вскричал внезапно прозревший Чонавич.

– А вокруг, – принялась по привычке врать-заливать Меза.

– И это – север?

– Ну не юг же.

– Тогда где дворец, слуги невероломные и жёны верные?

– Сидишь ты в хоромах среброкованых, в зале царски-им на троне златом!

– Сижу я в вонючем болоте на кочке гнилостной. А где слуги невероломные?

– Вкруг тебя скачут…

– И препротивно квакают! А где жёны верные?

– Я и есть твоя жена любимая!

– Наложила ты мне, жена, дерьма уши полные, – не верил Джору. Взял Бумджид за косу из хвоста коровьего, раскрутил да и забросил в колючие кусты боярышниковые.

Меза запуталась в колючках, закричала не по-людски, чем себя окончательно выдала. Эсегов протёр глаза, почесал затылок и наткнулся на застрявший в волосах метеор – привет от батяни. Пристально оглядел его и понял, что никакой это не метеорит, а самый что ни на есть очир, имеющий сто углов и тысячу зубцов, – волшебное оружие, каким дураков в чувство приводят. Похуже, правда, чем у Хохосо (кто это такой, он не помнил, но интуитивно догадывался, что бывают очиры и получше), важно другое: и такой невзрачный способен вернуться к хозяину в руки или, брошенный в тучу, вызвать дождь. Сунул колючий булыжник за пазуху да подался восвояси – на берег Иркута. Не век же тут с Бумджид куковать.

На берегу лодка его догнила совсем, даже сесть нельзя – исчезло дно, одни борта над водой торчали. Кабы дыра была, её бы Джору чем-либо заткнул и, пусть даже и на дырявой лодке, попытался двинуться вверх по течению, но когда затыкать нечего, то и дёргаться понапрасну – зря время терять. Плот для возвращения не годился: плоты против течения не ходят. Придётся возвращаться домой пешком, понял богатур.

Ох и долгой бы показалась ему дорога: семь вёрст до небес переться, да всё пёхом, а горы высокие, туманные, снежные и лесистые – всякие, но непременно трудные для похода… Не знал Шаргай, что батяня уже позаботился о кровиночке.

А Малан нынче всё продумал, не хотелось, чтобы вышло как в прошлый раз, когда полную тару выкинул. По приказу старшего тенгри пастух Добёдой пригнал в тронный зал золотого коня из небесного стада. Чтобы задница малолетнего Шаргая не оббилась о конский хребет и не стала черней папашкиной, придумал специальное мягкое седло. Коню на шею повесил волшебный колокольчик – сынок звон услышит и быстро найдёт подарочек. А чтобы жеребец слушался нового хозяина (скакун никого, кроме пастуха, не признавал: грыз и лягал одновременно), привязал к седлу волшебную плётку.

Но как коня на землю доставить? Просто сбросить нельзя: убиться может. Жалко скотину. И решил Эсеге спустить жеребца на верёвке, это надёжнее. Порыскал глазами, ища вервие простое [5], левый глаз наткнулся на канат, каким пьяного божка вязала супруга Юрен Эхе, когда тот сильно уж начинал буянить и угрожать страшными не только для землянина, но даже для обитателей как верхнего, так и нижнего мира словами: «Всех убью, один останусь!» [6]Канат висел в тронном зале на золотом гвозде и состоял из девяноста восьми узлов – столько раз пьяный Эсеге рвал путы.