Сергей Афанасьев: Четвертый опыт Выбегаллы

Я был самым последним, ничего не видел из-за многочисленных спин, и сердце мое билось с огромной силой.

— Жив, жив, — вздохом пронеслось по толпе.

— Ну слава богу, — вздохнул кто-то рядом. — Убил бы ее…

— Что ты сказал? — недобро донеслось с другой стороны и я молча толкнул вздохнувшего поглубже в толпу.

Когда я вернулся, ее в бункере почему-то не оказалось. Домовой Афиноген клялся и божился, что никто сюда не заходил и двери он ни кому не отпирал. Некоторое время я пристально рассматривал его, стараясь понять, правду он говорит или бессовестно лжет, подкупленный или запуганный кем-то из магистров, и не стоит ли применить к нему более решительные меры, но потом махнул рукой, испугавшись за свои мысли, и ушел обследовать камеру, где я быстро обнаружил небольшое повреждение в защитном экране, что само по себе уже было невероятно.

Весть о похищении Маргариты быстро разнеслась по институту и очень скоро камера наполнилась народом — Роман с Эдиком ползали вокруг отверстия, стараясь осмыслить увиденное, а взбешенный Хунта упругой походкой быстро ходил взад и вперед, словно лев в клетке, и непонятно было, что его больше всего бесит — то, что она сейчас с другим, или что-то совсем другое?

— Сашка, — позвал меня Роман, протягивая листок бумаги со свежими набросками. — Быстренько рассчитай мне эту задачку.

Выбегая я налетел на Хунту.

— Кристобаль Хозевич, вы бы присели где-нибудь в сторонке, мешаете, — не удержавшись, сказал я, даже не удивляясь собственной смелости.

Маг резко остановился.

— Вы, молодой человек… — начал он, сильно покраснев, а глаза его мгновенно налились яростью. Я замер, ожидая самого худшего, но он вдруг как-то весь обмяк. — Вы еще многого не понимаете, — продолжил он уже другим, уставшим тоном. — Есть в жизни такие вещи, ради которых человек вдруг способен бросить все, к чему он стремился всю свою жизнь, и о чем мечтал. Все вдруг становиться таким блеклым и неинтересным, и кажется, что до этого момента ты зря, фактически, жил, и, скорее всего, просто прозябал.

— Корнеев все-таки гений, — сказал Роман, внимательно изучив принесенный мною ответ.

Я тупо уставился на него.

— Это Витька ее похитил, — кивнул Эдик. — Одно только непонятно, как же он ухитрился взломать щиты Джян бен Джяна!

— Расскажет когда-нибудь, — заметил Роман, поднимаясь с диванчика. — Полетели на шестой этаж что ли? Здесь нам делать уже нечего.

И вот мы снова у дверей Корнеевской лаборатории. Но на этот раз он тщательно забаррикадировался, и магистры, после нескольких тщетных усилий взломать его защиту, недовольно отступились.

— Что, не получается!? — злорадствовал грубый Корнеев. — Убирайтесь все отсюда. Оставьте меня в покое!

Но сдаваться никто не собирался.

Немного посовещавшись, меня выбрали парламентером (Надо же узнать его намерения!..). Кто-то принес длинную указку, Стеллочка, всхлипнув, дала мне свой белоснежный носовой платочек, я прикрепил его на кончик указки, с минуту мы стояли молча, а потом меня сочувственно, словно прощаясь, подтолкнули в спину, и я пошел…

Я шел медленно, словно по минному полю, каждую секунду ожидая почему-то непременно яркой вспышки прямо перед собой…

— Ну что тебе? — спросил грубый Корнеев через дверь.

— Я как бы парламентер.

— Ну и что?

— Что-что? — начал злиться я. — Переговоры, значит. Пустишь?

— Ну, проходи, — нерешительно сказал Витька и двери открылись.

Первым делом я поискал глазами Маргариту, но ее нигде не было видно.

— Где она? — спросил я, подступая к Корнееву.

— Спит, — ответил он, слегка попятившись. — В лаборантской. Не зачем ей видеть все это…

— Витька, — сказал я. — Бросай ты все это. Что за глупости?

Он как-то странно посмотрел на меня и отвернулся.

— Весь институт с ума сходит, — горячился я. — Все ополчились друг на друга. Постоянные ссоры и безосновательные конфликты. Во что превратился наш коллектив — просто смотреть страшно. — Я немного перевел дух. Витька, все также насупившись, ничего не отвечал. — И ты, тоже молодец, всеми силами помогаешь во всем этом, — закончил я.

— Да я!.. — возмущенно начал он, но затих на полуслове и резко отвернулся.

Я подошел ближе.

Корнеев, снова отворачиваясь, чтобы я не видел его скупых слез, тихо проговорил — Саня, я люблю ее. Пойми это. Ты, компьютерная душа, и представить себе не можешь, как я ее люблю…

Что я, не человек что ли? с обидой подумал я, ничего вслух не сказав, так как понимал, что мои признания Корнееву совсем не нужны. Сейчас он способен воспринимать только одну тему разговора — тему своей любви к ней, и все что ему нужно — расспросы — как она реагировала на те или иные его слова и поступки и что она говорила про него — ведь не может быть чтобы ничего не говорила. А все остальное его уже не интересует — ни собравшиеся маги по ту сторону лабораторских стен, ни конфликты со своим товарищами.