Максим Далин - Абсолютные неприятности

Я бластер скинул с плеча за ремень, как рюкзак. И перехватил так быстро, как сумел — а всего-то и нужно было успеть один раз выстрелить.

И я успел. Я неплохо стреляю. Врезал тройной импульс в генератор поля.

Шарахнуло так — я только и успел подумать: Ори-то жив? Я ослеп от вспышки и оглох от грохота, а волной энергии меня так задвинуло обо что-то твёрдое, что я даже вырубился на секундочку: и позвоночником, и локтем, самой костью, будто иголку вогнали в нервный узел.

А в чувство привели вполне по-нашему — горячей ладонью по морде. От души. И крикнули звонко в самое ухо:

— Рвём когти, Снайк! Дёру, дёру!

Как он у машины люк открывал, а я отстреливался — не помню, хоть убейте. Вроде жарко было очень, камни сыпались, верещал кто-то — противно — даже, кажется, стреляли. Но пулями — грохоту много, а толку чуть. А вообще, если бывает ад, и он под землёй, и там жарко, темно, всё горит и ужасно больно, то это была та самая картина.

В кабину танка Ори меня втащил за шиворот.

Я в гамак плюхнулся и соображаю: хоть у меня и имеются известные пальцы на ногах, но ведь не такие же, как у гадов. Как же я буду держаться ногами за эти штуки?!

А Ори тормошит меня и кричит:

— Ну, ты что, заснул, герой!? Давай, шевели мозгами, пока они не опомнились!

— Ты, — ору, — не наезжай, что ты понимаешь! Это ж тебе не авиетка!

А сам судорожно пытаюсь сообразить, как хотя бы с места сдвинуть эту штуку. Как там гады-то делали… Вот это, блестящее, от себя, большую клавишу — вниз… И вдруг чёртова машина ка-ак рванёт!

Я ещё краем глаза заметил, как Ори рядом со мной в гамак влетел. В подземном виде — есть, чем за рычаги хвататься.

А на экранах ни пса не понять!

Я только дорубил до очевидного — что за ангаром длинный прямой тоннель, а мы прямо в него заскочили, потому и живы до сих пор. А Ори верещит в самое ухо, как подземный солдат со страху:

— Повороты — блестящая ручка! Слушай меня! Вправо! Ещё! Так, прямо!

Пошло попроще. Только ужасно трудно удержатся — ноги до пола не достают, мотает на скорости в разные стороны, назад по инерции относит, как тот самый цветок в проруби. Еле держу эту ручку блестящую. А Ори командует, как будто ничем другим и не занимался никогда — реакция у него вполне охотничья, в космических боях таким цены нет.

Я еле успеваю выполнять — слишком погано себя чувствую. Локоть так болит, что рука почти не слушается, но хуже, что мне не видно, куда едем. За стёклами — чёрная муть, полосы розовые и жёлтые…

— Ори! — кричу. — Ты дорогу-то знаешь?!

— Не отвлекайся! — рявкает. — Влево, ещё влево, вперёд!

Один тёмный ужас, а не дорога.

И вдруг из этой мутной каши как выскочит что-то ярко-золотистое — как торпеда! И сразу — грохот, удар в бок, так что занесло в сторону, еле удержал руль — а Ори визжит нестерпимым визгом, даже в этом шуме слышно:

— Стреляют! Круглые кнопки в ряд! Одну за другой!

Я жму, машина дёргается, грохочет, я жму ещё — и на экранах вспыхивает солнце!

И я всем телом ощущаю, всеми нервами, как наш танк прёт прямо по тому… по горящему пластику, по металлу искорёженному, по костям, по разлитому горючему — и за нами всё взрывается и рушится. И нас швыряет из стороны в сторону и вперёд — и мы влетаем на всём сумасшедшем ходу во что-то твёрдое, и наша машина пробивает его насквозь. Летят в нас куски пластика, осколки стекла — и в дыры врывается ослепительный свет, и скорость падает, падает, скрежет — по ушам, по спинному мозгу — и мы останавливаемся…

И я вижу, что вся передняя часть нашей машины разбита вдребезги, экранов нет больше, а сама машина уже не в тоннеле, а снаружи. Солнышко светит.

А Ори подтягивает ноги в гамак, и скручивается в узел — и его трясёт и выворачивает наизнанку, совсем как человека. И он уже не подземный хозяин — выглядит, как лешак. Правда, как больной лешак, если только такие бывают.

И я выбрался из своего гамака, подошёл к нему и вынес его из машины наружу. Он был лёгонький, как всегда, и я держал его, как девочку, и чувствовал, как его знобит — а Ори всё прижимался ко мне, цеплялся, как котёнок, которого вытащили из воды, кашлял, всхлипывал и бормотал:

— Снайк, как я ненавижу эти подземелья!..

Потом я сел на траву и положил Ори к себе на колени.

Мы как раз попали в то самое место — или, скажем, примерно то самое, где он меня дурачил, прикидывался Адой — и всё такое… Там были эти кусты, лианы, родники… Машина как будто вышибла какую-то заслонку — в скале дыра зияет, а края рваные: никак не камень, а то ли металл, под камень деланный, то ли блестящий пластик. Земля от дыры шагов на тридцать распахана — хоть окоп оборудуй. И стоит солнечное утречко.