Валерий Алексеев - Кот – золотой хвост

Дрожа и повизгивая, Николай Николаевич вбежал в темный подъезд. Дверь туго захлопнулась у него за спиной, но ветер успел-таки дунуть вдогонку, и, ежась, Николай Николаевич стал неподвижно, пережидая, пока мурашки не утекут по желобку между лопатками в штаны.

– Вот это ливень! – сказал Николай Николаевич, передернув плечами, и наклонился к почтовому ящику.

Почтовый ящик на все квартиры стоял под лестницей. Это был старый, видавший виды агрегат, покрашенный немыслимой лилово-зеленой краской. Его жгли и взрывали, в него подсаживали мышей и запускали ужей – жильцы давно уже махнули рукой на все эти эксперименты.

В ячейке Николая Николаевича что-то как будто белело.

Он поставил авоську с бутылками на пол, присел на корточки, чтобы лучше рассмотреть белевшее, и тут увидел кота.

Кот стоял в углу за дверью, прислонившись мокрым боком к радиатору отопления, и попеременно подымал, отрывая от холодного плиточного пола, то одну, то другую грязную лапу. Он был как человек – усталый, замерзший, с посиневшим носом. Глаза его уныло мерцали; собственно, если бы не кошачьи глаза, его можно было бы принять за большую бурую крысу.

– Что, брат, сурово? – сказал Николай Николаевич и сдунул с кончика своего носа капли дождя.

Кот отпрянул и, сгорбив спину, почти присел на темные от грязи задние ноги. Николай Николаевич потянулся его погладить – кот прижал к головенке уши и закатил глаза. Но, подождав и убедившись, что удара по голове не последует, кот расслабился. Он подобрался поближе к бутылкам (одна была с молоком, другая с кефиром – ужин и завтрак некурящего одиночки), сел рядом с ними столбиком и уставился на них не мигая.

Николай Николаевич повозился с ящиком (там лежала рекламная бумажонка „Пусть в каждом доме стар и мал прочтет газету и журнал“) и, выругавшись, встал.

Кот глянул на него снизу вверх, поднял переднюю лапу и, проведя ею по белой стенке бутылки, которая была с молоком, сипло мяукнул.

– Да ты, я вижу, специалист, – сказал Николай Николаевич нарочно грубым голосом. – К кефиру, значит, не тянет? У меня и кефир станешь лопать как миленький.

Кот просипел что-то неразборчивое, встал и, поводя по-тигриному плоскими боками, пошел прямо к лифту.

– Ты куда? – удивился Николай Николаевич. – С чего это ты взял, что я тебя приглашаю в гости?

Кот остановился, оглянулся вопросительно и, собираясь снова мяукнуть, раскрыл было бледно-розовую редкозубую пасть.

– Да ладно, – сказал ему Николай Николаевич. – Шуток не понимаешь? Поехали.

Квартира Николая Николаевича была однокомнатная, со стандартными светлыми обоями вялого рисунка, полупустая, но теплая: отопление в этом году включили рано.

Кот вошел и, озираясь, остановился на куске циновки у двери: должно быть, в предыдущей жизни его не миловали за следы на полу.

– Не стесняйся, – сказал ему Николай Николаевич. – Женщин здесь нет. Я, брат, один живу.

Кот бросил на него быстрый взгляд и, изогнув туловище, прошел в комнату. Замедлил шаги в дверях, внимательно оглядел обеденный стол, шифоньер, письменный столик и шкаф с книгами, а также диван – всё старое, обшарпанное, разболтанное, доставшееся Николаю Николаевичу от родителей.

Простота обстановки, по-водимому, настроила кота на цинический лад. Он сел у батареи, задрал заднюю ногу и принялся выкусывать блох.

Эта бесцеремонность рассердила Николая Николаевича, и он, схватив кота двумя пальцами за шиворот, потащил его в ванную.

Кот оказался сговорчивым. Он покорно сидел в тазу, полном пены от зеленого шампуня, не бранился, не царапался и лишь изредка суетливо потирал лапой нос: щипало, должно быть.

Николай Николаевич никогда раньше не купал домашних животных и не знал, как это делается. Он намылил коту круглую, твердую, как теннисный мяч, головку, покрыл его с ног до головы пеной и пустил под душ.

Через пять минут насухо вытертый и покрытый старой байковой рубахой кот лакал из блюдца молоко. Наевшись, он повалился на бок и тут же у миски вытянул все четыре голенастых ноги.

– Ну и манеры у тебя, – сказал Николай Николаевич.

Кот приподнял голову и, зажмурясь, умильно мяукнул.

Николаю Николаевичу стало неприятно от такого подобострастия, он отвернулся от кота, взял бутылку кефира, батон белого хлеба и сел за стол на привычное место – напротив шифоньера с наружным зеркалом.