Светлана Захаров - Сказочники оптом и в розницу

Кащей тем временем вошел в раж, размахивая палочкой все быстрее и тараторя заклинания. Близнецы неожиданно бухнулись на колени и проворно поползли к бульдожьим ногам, делая мне отчаянные знаки последовать их примеру. Что ж, последовал. А куда деваться? Вдруг, если я останусь на ногах, в иной мир отправится только моя нижняя половина, а верхняя останется здесь истекать кровью? Некрасиво как-то получится, неаккуратно.

Пол у меня под ногами вдруг задрожал. Ледяной вихрь сменился теплым южным ветерком, приятно согревшим заледенелое тело вашего, я надеюсь, уже любимца Глыма. Прямо в уши запели птицы, причем пели не на птичьем, а на вполне понятном мне языке какую-то приятную чушь об алых розах и миллионах, которые кто-то кому-то, видимо, подарил. Успев пожалеть, что не являюсь этим кем-то, сам того не сознавая, я погрузился в волну всевозможных, но очень расслабляющих звуков, полностью отдавшись во власть ветра, который влек меня, кружил в медленном танце, убаюкивал и нашептывал…

А потом я дико расхохотался, потому что увидел Кащея, который, воображая, что производит впечатление грациозной лани, плыл мне навстречу. Мелькали костлявые конечности, череп мотался из стороны в сторону, безгубый рот мычал что-то очень страстное — словом, мой добрый друг был похож на паука-сенокосца, едущего на невидимом трехколесном велосипедике.

Увидев мою реакцию, Кощея скрючило еще больше, он брассом подгреб ко мне и, произнеся какое-то очень веское волшебное слово, как в замедленной съемке треснул концом палочки мне по макушке.

"БУМ!" — раздалось у меня в ушах, мои нервы заорали и упали в обморок, после чего отключился и я.

Когда-то в стародавние времена моя мамочка и, разумеется, я, раз в год строго и неукоснительно посещали день рождения Фрогла Ван Бородавка. Это был своего рода ритуал, обязательная процедура, потому как мамочка моя была твердокаменно уверена: в один прекрасный день мы с ней примелькаемся Фроглу, и тот не забудет упомянуть нас в своем завещании. А наследство у старого Бородавка было немелким. Ого-го каким было наследство! Фрогл был одиноким и самым богатым в Шаку и частенько сыпал налево и направо обещаниями, что, дескать, ежели кто ему из сельчан глянется, беспременно отломится тому после его, Бородавка, смерти солидный кусман движимости и недвижимости. Что ж, вскорости этот самый день и наступил: после Превеликой резни, в коей Фрогл сложил свою родовитую башку, оказалось, что завещание как таковое толком и не составлено: на лучшее надеялся, видимо, старина Фрогл. Соответственно и вся его недвижимость вместе с движимостью перешла государству. Моя мамуленция, узнав об этом коварном поступке г-на Ван Бородавка, той же ночью осквернила могилу Фрогла, и не единожды. Еще бы — ведь она в надежде на будущий большой куш дарила старому обманщику самый дорогие подарки, какие только могла себе позволить, в результате чего практически пустила по ветру наше нехитрое имущество.

Куда это меня занесло, господа и дамы? Ах, да. Просто когда у тебя такое ощущение, будто по голове лупят сразу тремя киянками, на ум сразу приходит огромный оркестр в составе шестидесяти трех человек и одного тролля-барабанщика, который по праздникам размещался у Фрогла в холле и во всю дурь наяривал польку-бабочку. Вот именно сквозь шум от ударов того самого ретивого тролля в мой мозг и прорвался чей-то голос:

— Сказать по правде, Големыч, твой очередной сказитель слегка напоминает помесь твоего героического папашки и Николая Степановича Лордкипанидзе.

— Отчего ж, любезный друг? — голос Кащея зазвучал, как будто об колено ломали старую ветку.

— Изволь. Големом от него отдает по причине общей сероватости и комковатости.

— А причем тут какой-то Лордкипанидзе?

— При том, что никакой особенной разницы между этим неказистым типом и упомянутым мной Николаем Степановичем я не наблюдаю.

— Не понял, — вот тут я был с Кащеем абсолютно согласен.

— Он обыкновенный, Големыч. Упрощенный примитив. А ведь этот — хе-хе — избранный оказался лучшим из трехсот кандидатов!

— Спешу заметить, что все известные мне сказочники ничем не выделялись среди обычных людей. В этом и есть сакральный смысл и сермяжная правда — необычное в обычном!

— То есть никого более экстраординарного ты — лично ты — не отметил? Не выделил?

— Тебе хорошо говорить, сам-то в лаборатории отсиделся.