Светлана Багдерина - Похищение Елены

— А-а… — с некоторым облегчением протянул Трисей. — Ну, тогда ладно… А то тут твой приятель, когда говорил за тебя тост, что-то наплел непонятное…

— Он был пьян, — твердо оборвал его Иванушка. — И от вашей отравы еще не отошел. Кстати, зачем понадобилось нам подливать в вино эту гадость? Если бы вы попросили, мы бы и сами пошли с вами сражаться с этим Минозавром… Ну, или поддерживать тебя ободряющими криками… — поправил он себя, представив на незамутненную голову монстра, побежденного стеллиандром.

Трисей посмотрел на него как-то по-новому.

— Зная, что тебя должны через два часа разорвать на кусочки, ты бы добровольно пошел в лабиринт?

Иван вспомнил про волшебные сапоги, и с твердостью ответил:

— Да.

— Значит, ты тоже герой?

На этот вопрос такого быстрого ответа у царевича не нашлось. Но Трисей его и не дожидался.

— А этих трусов пришлось силой вылавливать по всему Иолку, когда пришла пора отправлять ежегодную дань царю Мина, — с презрением махнул он рукой в сторону спящих. — За это я тебя уважаю, Ион. Если ты, конечно, говоришь правду, и ты действительно не… не…

— Не кто?

— Не тот, на кого намекал этот твой болтун Ирак, — выпалил Трисей.

— Нет, я — это не он, — не понял Иван, о чем идет речь, но на всякий случай твердо решил отмежеваться от чего бы то ни было, способного подмочить его новую героическую репутацию.

— Ну, тогда ладно. А твоего друга, с которым ты сюда прибыл, мы попробуем найти, после того, как в Иолк вернемся.

— Думаешь, он там? — с сомнением проговорил Иванушка.

— Может, там. А если нет — то мы обратимся к оракулу Ванады, принесем ей за него достойные жертвы, и, если снизойдет, богиня подскажет, где твоего Ликандра отыскать.

— Почему Ликандра?

— Но ты же сам сказал, что его прозвание — Волк. На нашем языке — Лик. Получается — человек-волк. Ликандр. Нормальное имя, которое, по крайней мере, без затруднений сможет выговорить даже ребенок. Не то, что это его иностранное. И кто только вам такие имена придумывает… Не встречал еще ни одного чужестранца с нормальным стеллийским именем…

Царевич хотел прокомментировать эту сентенцию, приведя примеры из своей недолгой, но богатой практики загранпоездок, но вовремя воздержался, а вместо этого попросил:

— Только можно побыстрее к этому оракулу сходить, когда приедем, a? Мы просто торопимся очень…

— Обязательно, — пообещал Трисей, и дружески похлопал Ивана по плечу. — Я сам выберу самого лучшего быка, которого ты предложишь Ванаде в жертву. А сейчас давай спать. Вон, все уже храпят — заливаются.

— Не все, — прислушался Иванушка.

Среди всеобщего торжества Опиума — бога сна и сновидений Стеллы — то и дело раздавались тихие не то поскуливания, не то повизгивания.

— Ты это о чем? — тоже прислушался Трисей. — А, об этом… Это этот стиляга Геноцид. Страдает. Хорошо я ему сегодня вломил. Не обращай внимания, Ион. Пошли спать.

— Но ему же больно!

— Ну, и что? Поболит, и перестанет. Ничего ведь не сломано… К сожалению. Через недельку как новенький будет. Нужен он тебе…

Но Иван его уже не слушал. Он пробирался между распластанными телами спящих, вслушиваясь и вглядываясь, и скоро нашел.

— Тебе очень больно? — склонился он над Геноцидом.

Тот сразу перестал стонать.

— Тебе-то что?

— Подожди, я тебе помогу.

— Как это ты мне поможешь? Ты что, чародей, что ли?

— Нет… Но я попробую… — и он осторожно положил на голову иолкца руки — сверху ту, что с кольцом — и попытался сосредоточиться, как учил их старый Ханс.

— Если ты чародей, то должен говорить волшебные целительные слова, — не унимался Геноцид. — Потому, что без волшебных целительных слов лечат только безродные проходимцы и шарлатаны. А ты и сам по себе-то совсем на чародея не похож, так, может, на лекаришку какого-нибудь, которого в приличном обществе и к лошади не подпустят, если лошадь чистых кровей, как, например, в конюшне моего отца, а их там знаешь, сколько? Несколько десятков! Вот понаехали тут всякие, ни снадобий, ни зелий, ни волшебных целительных слов не знают — полная темнота и отсталость, а туда же лезут…

Лукоморец почувствовал, как помимо его воли руки спускаются с макушки Геноцида к горлу, а пальцы начинают медленно сжиматься.

Откуда-то из темноты донеслось тихое ржание иолкского царевича.

Услышав это, Иванушка взял в руки вместо этого себя и попытался придумать какие-нибудь волшебные целительные слова, но вместо них на ум шло только одно. Что после недолгого умственного сопротивления и было произнесено над больным: