Алексей Глушановский - Улыбка гусара

Шум… Опять этот шум, словно раскаленной иглой вонзающийся в мою многострадальную голову. Неужели благородному человеку нельзя спокойно поспать в собственном доме?

— Тысяча чертей и сотня ангелов вам в глотку. Что такое? Какой гад мне спать не дает? Прошка, мерзавец! Запорю, вот как бог свят, запорю эту скотину! — бормоча угрозы нерадивому денщику, я перевернулся на другой бок, и снова стал проваливаться в благодатный сон.

Нет, Прохор видно сегодня точно не успокоится. Я, конечно, придерживаюсь либеральных взглядов, даже как-то книжицу мсье Руссо читать пробовал, — между нами, господа, — ТАКАЯ МУТЬ, — гм… кажется я отвлекся. В общем, если денщик не уймется, я его точно сегодня на конюшню, за порцией горячих отправлю, и ни на какой либерализм, и мэтра Руссо не посмотрю! Потом… Когда проснусь.

Я вновь повернулся, устраиваясь поудобней, и постарался уснуть.

Да что это такое! Он там, похоже, не один надрывается! И слова какие-то странные, точнее иностранные. Никогда от него ничего подобного не слышал. Этот бездарь едва-едва по складам читать умеет, да и то пытается забыть сие с трудом вложенное умение, как совершенно ненужный хлам. Ох… Пить как охота! И глаза не открываются. С кем же я вчерась так надрался? С Ржевским? Уж больно симптомы похожи? Да нет, он же вроде как с месяц назад в Мариуполь уехал… Странно. О, вроде заткнулись. Можно еще подремать…

Благодатная влага льется на дерн, укрывающий старую могилу, с невероятной, необъяснимой никакими физическими законами скоростью проходит сквозь землю и стенки давно прогнившего гроба, и целиком, без остатка, впитывается лежащим там иссохшим телом.

О-о-ох. Я открываю глаза, и память наконец-то возвращается. Что со мной? Какой Прошка? Он давно умер и черви сожрали его бренное тело! Если конечно не отравились, бедолаги. Превреднейший был человечишка. Гм… в таком случае, он, получается, останется нетленным? Еще и за святого принять могут… Мда… Святой Прохор, насморкоисцеляющий. Вечно от него такое амбре шло, что никакой насморк не выдерживал.

Однако я опять отвлекся. Увы. Дурная привычка рассуждать о посторонних вещах, которую я приобрел за время пребывания в могиле. А что вы думаете, попробуй-ка, полежи, в довольно-таки неуютном гробу, с осиновым колом в груди, не имея возможности даже пошевелиться.

Что? Как я дошел до такой жизни? Ну, это история длинная. Ах, до понедельника вы совершенно свободны? Тогда другое дело.

Отец мой, урожденный граф Бельский, попав в опалу при покойном Павле Первом, отбыл в свое поместье, дав слово более не появляться в столичном свете.

Там он и оставался вплоть до самой своей кончины, изредка делая выезды к соседям. На одном из таких выездов, он и познакомился с моей матушкой, дочерью небогатого земского дворянина. Разумеется, брак был несколько неравным, однако матушка моя в те годы была первой красавицей, а отец, по причине опалы, не мог рассчитывать на благосклонность дамы своего круга.

В положенный срок после свадьбы, на свет появился я, вызвав немалое огорчение своего почтенного родителя, поскольку матушка моя, которую он сильно любил, вскоре тихо угасла, не перенеся напряжения родов. Жениться вдругорядь он отказался, заливая свое огорчение крепким испанским вином, и забываясь лишь на охоте, и при игре в карты, к которым питал известную слабость. Надо сказать, что будучи игроком весьма удачливым, он тем самым изрядно преумножил наше благосостояние, и без того довольно немаленькое.

Отца своего я видел редко, поскольку занятый охотами, картами, испанским вином и молоденькими крестьянками, в поместье он наезжал нечасто, передоверив мое воспитание дядьке Игнату, который некогда служил у отца денщиком, и кое-что понимал в благородном обхождении, старой гувернантке-француженке Эмили Ласьонель, и своему духовнику, отцу Савелию.

О нем надо рассказать поподробнее, ибо именно он сыграл немалую роль в произошедшей со мной беде. Ну, если не считать моей собственной глупости и доверчивости. В те годы, он был довольно молод, однако уже успел прославиться на весь уезд своим кротким и незлобивым нравом, готовностью прийти на помощь каждому, кто в нем нуждался, и некоторой медлительностью мышления.

В бытность мою отроком, именно он учил меня грамоте и всем тем наукам, что постиг сам. Частенько, получив наказание за детские шалости, коих, должен признаться, творил я в немалом количестве, так как был весьма живым и подвижным ребенком, бежал я к нему, за утешением и жалостью, всегда получая оное, а иногда, в придачу, и медовый пряник, в те года любимейшее мое лакомство.