Алексей Зубко: Сокрушительное бегство

— Не понял… — С трудом сфокусировав хаотично прыгающий из стороны в сторону взгляд, я пытаюсь путем логических умозаключений определить, которая из этих двух дверей ведет в мою скромную обитель. Но мне мешает навязчивая мысль, нашептывающая в правое ухо, что еще утром их было в два раза меньше — ровно одна. — Ерунда какая-то! Откуда тогда взялась вторая?

Поправив галстук, узел которого почему-то оказался во внутреннем кармане пиджака, я решительно делаю шаг вперед и вскидываю на уровень груди сложенные пучком пальцы правой руки. Обычно для открывания дверей магией я не пользуюсь, но тут такой случай…

Обе двери послушно распахнулись во всю ширь, одинаковые охранные системы на их внутренней стороне оскалили свои львиные морды и пропели-прорычали в один голос:

— Приветствуем вас, уважаемый квартиросъемщик Иван Кошкин!

— Ик!.. Вот черт! — Мои надежды на то, что откроется только одна дверь, которая и окажется моей, не оправдались. Они обе ведут себя так, словно и впрямь в каждую можно войти и попасть в мое жилище.

Что в общем-то логично, поскольку на этом этаже чужих дверей нет. Даже лифт делает последнюю остановку этажом ниже. Ничего не попишешь, чердачное помещение… то бишь как это по-ненашенскому… апартаменты пентхауз. Хотя и с уклоном в нашу действительность. Тем не менее дверь здесь должна быть лишь одна, моя. Откуда же взялась вторая?

В задумчивости принимаюсь почесывать кончик носа, но после того как один палец провалился в ноздрю, а второй едва не попал в глаз, оставляю это опасное для здоровья занятие и приступаю к более внимательному осмотру дверей. Одна, вторая и… третья?!

— Что вы себе п-позволяете?! — возмутился я.

— Приветствуем вас, уважаемый квартиросъемщик Иван Кошкин! — в один голос повторили три львиные морды, в детстве, видимо, не читавшие Грибоедова и поэтому прислуживающие очень рьяно, вкладывая в этот процесс всю свою электронную душу без остатка, до последнего диода.

Сезон деления у них, что ли?

В колени мне ткнулась рогатая голова плюшевой игрушки, своим окрасом цвета ржавой воды кого-то мне напомнившая. Судя по количеству голов — Цербер, а на самом деле… Но раскачивающаяся под ногами площадка не располагает к долгим умственным нагрузкам, и я решаю не баламутить зря глубины своего подсознания с целью извлечь оттуда хоть какое-то воспоминание, — из-за часового запоздания с опьянением оно еще не дошло до кондиции, достаточной для ведения конструктивной беседы с сознанием.

— Которая из вас моя? — уперев руки в боки, строго спросил я.

Двери испуганно заметались, стараясь одна за другой укрыться от начальственного ока.

— Приветствуем вас, уважаемый квартиросъемщик! — попытались выслужиться две двери, остановив на миг свое хаотичное движение. А затем вновь сорвались с места, и их стало снова три, или… ну вот!.. уже четыре.

Обиженный, я лег там же, где стоял, положив под голову добровольно подвернувшуюся под руку здоровенную плюшевую игрушку, и палуба подо мной закачалась, и корабль понес меня куда-то, кренясь то в одну, то в другую сторону. Последней моей мыслью было: уплыть бы так далеко, чтобы длинные руки тетушки Акулины Степановны не могли дотянуться до меня. Кажется, я пытался сие желание выразить словами, на удачу скрестив пальцы в кармане, вот только… начался шторм. Баллов на семь-восемь. Матросы на вантах дружно проорали:

— Слушаюсь и повинуюсь, господин!

«Почему „господин“? Непорядок! — возмутился я. — „Капитан“ будет пру… при… правильне-е-е…»

Раскатисто громыхнул близкий гром. Запахло озоном. Но все это воспринималось мною уже сквозь сумбурный сон.

Если принять поговорку: «Как утро встретишь — так и день проведешь» за аксиому, то, выходит, денек меня ждет еще тот.

Неспокойная тяжесть в желудке, горечь в пересохшем горле, хоровод светлячков в голове и ломота во всем теле. Когда я попробовал открыть глаза и встать, то к этому букету «приятных» ощущений добавились резь в глазах и головокружение.

И что хорошего, спрашивается, может принести этот день?