Андрей Белянин - Жениться и обезвредить

— Чё встали, православные? Проходите! Сказано же вам, не было ничего. Чист Никита Иваныч, ни в одном глазу, ни словом ни делом… А уж жениться, как честный человек, он Филимону Митрофановичу не обещал точно! А без обещания — взятки гладки.

— Митя-а… — ахнул я.

— А чё? Пусть докажут!

— Что докажут?!! — взвились мы с оклеветанным дьяком.

Гражданин Груздев прозрел непрозрачные намёки и теперь орал на нас один, встав и вытянув обличающий перст к небу. Небеса изо всех сил сдерживали улыбку, притворялись равнодушными…

— Вы об чём на меня подумали, филистимляне необрезанные?! Каких ересей греко-римских начиталися?! И без того милиция ваша диавольская всех приличных мужиков без разбору в положение противоестественное ставит, так ты мне энто дело ишщё и посередь улицы предлагаешь?! Без ласк, без романтизму, без томления любовного… Шиш тебе!

Видимо, у меня как-то особенно исказилось лицо, и этот фрондёр мигом перешёл к делу:

— Заявление до тебя имею. В отделение занесть не могу, стрельцы твои, аки псы цепные, давеча пристрелить грозились за настырность. Вот и решился поперёк дороженьки вашей лечь, лишь бы грамотку мою вниманием удостоили.

Я покосился на Фому. Тот пожал широкими плечами. Последние три дня дьяк действительно ошивался у наших ворот. Вёл себя вызывающе, оскорблял стрельцов при исполнении «легавыми» и «фараонами», пробовал плеваться с безопасного расстояния. В принципе всё как обычно, ничего нового. Кто-то из ребят вполне мог и сорваться, но извиняться перед дьяком от лица всего отделения — плохая примета…

— Митя, прими у гражданина заявление и догоняй нас.

— А вы к царю, что ль? Дак я с вами, — тут же увязался следом этот небритый аппендикс в рясе. Отвязаться от него законным путём возможности не было, поэтому дальнейшую часть пути прошли молча.

Официального вызова к государю у меня не было, но Горох по натуре жаворонок, то есть может принять рано и без доклада. А поговорить всегда есть о чём… У самых ворот Еремеев пожал мне руку и распрощался до вечера, у него насыщенный день, проверка постов, осмотр новобранцев и ещё что-то там личное, по дому.

Дьяк как репей повис на нашем младшем сотруднике. Даже поднимаясь по лестнице в царские палаты, я краем уха слышал, как Митька ровно объяснял брюзжащему зануде, что арестовывать эдакую прорву народа мы не будем и расстреливать никого не станем и каторги для детей от трёх до семи у нас законом не предусмотрено, а если у Назима прописка азербайджанская, так про то у Яги спросить надобно, а она вмешательств в свою личную жизнь очень не любит.

Дальше я уже просто ускорил шаг, потому что нервов моих на них всех не хватит. А Филимон Митрофанович, тот, известно, без звиздюлей как без пряников, правильно его Митя послал: бабке только намекни на прописку, она и сама, поди, из нелегалов, всю молодость по лесам да болотам в избушке партизанила.

— Как сам? — Я вопросительно кивнул на дверь в малые покои государя.

Двое стрельцов из охраны Гороха неопределённо пожали плечами.

— Опять пишет?

— Угу, — кивнули они. — И всю ноченьку писал. Матушка плакала ажно… Говорит, будто это узкоглазые его чем заразили.

— Ладно, посмотрим.

— Ты уж полегче там, сыскной воевода. Не ругай его так уж… под впечатлительностью государь…

Короткая предыстория. В двух словах. Неделю назад наше Лукошкино посетила с дружественным односторонним визитом японская делегация с Хоккайдо. Что-то выторговывали насчёт леса и островов. Подарили батюшке царю красивые гравюры, два веера, самурайский меч и томик стихов то ли Васё, то ли Масё. Горох попросил перевести, весь вечер хихикал: типа три строчки не поэзия, так и любой дурак сможет. А потом подсел…

— Ирассей массей! — по-японски приветствовал меня русский царь, не отрывая глаз от созерцания маленькой сосны бонсай в крошечном горшочке. — Заходи, Никита Иванович, друг сердечный. Посидим, чайку зелёного выпьем али саке пригубим по чуть-чуть? О, у меня как раз есть новенькое хайку на эту тему: «Друг в дом мой вошёл и сандалии снимать начинает… Быстро открою окно!»

— Это… вы… про меня?! — не веря своим ушам, едва выговорил я.

— Не-э… — Государь обмакнул кисточку в тушь и, от усердия чуть высунув кончик языка, начал что-то быстро рисовать на листе рисовой бумаги. — Это я про боярина Кашкина. Хочешь, я о любви почитаю? Тоже совсем свежее… «Выпить жена не даёт, а до свадьбы сама наливала… вот они бабы!» Как тебе?