Борис Лавров - Это есть наш последний и решительный бой!

…Верещагин сдёрнул наушники.

— Головы к коленям! — гаркнул он.

Ракетопланы грохались на пляж, взмётывая тучи песка и пропахивая лыжами борозды. Порученцы начали выпрыгивать наружу ещё до полной остановки, открывая ураганный огонь из счетверёнок. Вскоре от красивых зарослей вдоль пляжа ничего не осталось. Лишь одинокий попугай, истошно вопя, метался над порубанной пулями зеленью.

Ступив на песок, Верещагин снял попугая одним выстрелом и, оглядевшись, щёлкнул пальцами. Ему подали имперский флаг, и писатель-графоман с хэканьем всадил его в песок:

— Нарекаю сию землю именем Восстания Русского Духа.

— Ну зачем же так и сразу, — поклонившись флагу, укоризненно покачал головой Сказочник. — Травка не виновата. Чуть-чуть подправить, пальмовые стволы в черно-белый перекрасить, листья в косички заплести-прям как родные березки будут. Опять же, птичку жалко. В людей стрелять надо, батюшка Олег свет Николаич, в людей.

Писатель-графоман попугаененавистнически хрюкнул.

— Найдём если — то и в них постреляем, — пообещал он. — А пока запомни, отрок: попугай, как и обезъяна — суть признаки морального разложения. Как где увидал попугая или обезьяну — вали наповал, не ошибёшься. Поживёшь с моё, — он умудрённо покрутил стволом "маузера", — поймёшь, сколь вреда от них русской идее…

— Обезьяна-да, обезьяна негритянский предок суть, а попугай чем такой злодей? — не понял Сказочник. — Красивая птичка, любоваться можно, а голод наступит-можно и на вертел. Запас, так сказать. Консерва. И, замечу, консерва с красивым оперением.

— Попугай, — Верещагин воздел маузер и выстрелил (порученцы дружно уставились в небо, по которому пронёся, падая, американский самолёт-разведчик, замаскированный под пассажирский лайнер), — глаголяще на человеция языкех, — порученцы перевели взгляды на Верещагина и открыли рты, — и сим поругаша речь людью.

Сам Верещагин тоже слегка обалдел от такой тирады, дёрнул головой и двинулся прочь с пляжа.

— Глаголяще, зато как самокритично глаголяще! Образец смирения, кротости и незлобивости! — продолжал стоять на своем Сказочник.

— Тихо, — буркнул Верещагин. — Зелёнка попёрла, рты на замок, стволы в стороны, уши насторожить.

— Где зеленка? — вытаращился Сказочник.

Пока все. Что будет дальше, я сказать не могу, я, к сожалению, не пророк. Но ничего не обещаю…