Сергей Платов - Собака снова человек!

Между тем братья оказались настроены серьезно. Видимо, они твердо решили совершить сегодня подвиг и уничтожить всё, что принесла заботливая Матрена. О боги, с каким удовольствием я бы помог им! Но не могу, в моем животе категорически нет места. Хотя постойте, пока я переживал, похоже, оно появилось. Что ж, оно и к лучшему, вон тот кусок жареного барашка явно достоин того, чтобы заполнить высвободившееся место.

Барашек оказался просто великолепен (впрочем, как и вся Матренина стряпня), в меру прожарен и сильно проперчен. Однако, проглотив его, появилось жгучее желание чем-то залить пожар во рту, вызванный ароматным перцем. В поисках подходящего напитка моя рука принялась шарить по столу и абсолютно случайно наткнулась на мой ковш, полный медовухи.

— За прекрасную Селистену! — рявкнул Федор и поднял свою посудину.

— За невесту Даромира! — поддержал брата Фрол. Ну и как я после этого мог не поднять заветный ковш? Да если бы я это не сделал, я бы себя уважать перестал! Ну нет, уважение к себе я потерять никак не могу.

— За мою рыжую прелесть!

А дальше всё понеслось по накатанной… Тосты, медовуха, хохот, байки про то, как однажды боярин Никодим вернулся раньше времени из думы домой, а там… Надеюсь, хоть вы понимаете, что я до последнего сопротивлялся проискам коварных братьев?

Ковши не пустовали ни секунды, тосты неслись со скоростью бешеной белки, «Подвиг Даромира» исчезал со стола в наших желудках прямо на глазах. Интересно, а откуда, собственно, место для него появилось? Помнится, в начале нашего общения я даже смотреть на еду не мог. Вот что значит для мужчины слово «надо».

Вот сказали братья что-то типа: «Надо, Даромир, надо», и тут хоть умри, а просьбу друзей выполни. А как же иначе? Ведь мы с ними спина к спине кровь проливали! Причем не чью-нибудь кровь, а наших врагов. Так как же я после этого откажу им в такой малости?

— За князя!

— За княгиню!

— За Селистену!

Ну, вы понимаете, общий язык мы нашли. Тут один из братьев (они так похожи!) предложил:

— А давайте споем!

— Я тебе спою, обалдуй великовозрастный, — тут же спокойно предупредила Матрена, поигрывая пудовым кулаком.

— Так мы же не просто так петь будем, — пояснил Фрол. — Мы же нашу любимую!

К моему удивлению, хозяюшка сразу сменила гнев на милость и даже открыла дверь в общий зал. Интересно, что же за песня в таком фаворе у несравненной Едрены-Матрены?

Братья пропустили по глоточку, прополоскали горло, обнялись и в две луженые глотки завопили:

От неожиданности я чуть не предстал на высший суд посредством соленого груздя, застрявшего у меня в горле. Дело тут в том, что это был припев к балладе, сочиненной двумя некондиционными представителями нечисти, луговыми спиногрызами.

Кто не знает, поясню. Эти реликтовые ребята прославились тем, что обвешали себя цветами, гирляндами и категорически отказались действовать по канонам стандартной нечисти, то есть они решили не причинять никакого вреда человечеству. Мало того, они решили не причинять вреда вообще никому. Это оказалась сложновато, и в результате их принялись уничтожать и ближайшие (но отринутые) родственники, и всё те же люди, никак не желающие поверить, что нечисть может быть хорошей.

С такой вот странной парочкой луговых спиногрызов (спиногрызы, они парами ходят) по имени Тинки и Винки, я и повстречался во время моей лохматой одиссеи. Вдобавок ко всему эти два нестандартных типа проявили склонность к поэзии и к пению (я же говорил, что они ненормальные!), они-то и сочинили весьма пространную балладу о моих похождениях.

— Ребята, только не это! — взмолился я.

— Почему? — искренне удивился Фрол.

— Да пусть орут, — неожиданно для меня заступилась за братьев Матрена. — Это ж народное творчество. Воспевание подвигов Даромира в нашем трактире уже стало традицией. Да после заказы сыпятся, словно желуди с дуба в ветреный день.

— Ну если с этой точки зрения, — скрепя сердце согласился я. — Тогда я не против.

— Исключительно ради благополучия Едрены-Матрены! — подтвердил слова хозяйки Федор.

Два брата переглянулись, сделали по огромному глотку медовухи и завели свою песнь по новой:

— О великий…

Ну а дальше вы знаете, после этого жуткого припева там еще не меньше сотни куплетов. Что поделаешь, порезвился я в свое время на славу. Правда, немного вслушавшись в текст, я с удивлением обнаружил, что за время моего отсутствия он весьма существенно изменился. Братья-ратники (оба в некотором роде участники нескольких моих подвигов) оставили только те эпизоды, что касались непосредственно их.