Борис Штерн - Записки динозавра

– А вы с ума не сошли?

– Счел бы за честь в вашем присутствии! Не закрывайте! – Степаняк-Енисейский хватается за дверцу и шепчет скороговоркой: – Я не сошел с ума, я преследую личный интерес. Я вам сейчас сообщу предварительную информацию, чтобы вас заинтриговать… Компьютер японский где, по-вашему? Моргал с Ведмедевым что задумали? Зачем Дроздов на свою статью в карты играет? С Чернолуцким что будет? Насчет вашего давнего дьявольского договора многолетней давности… заинтриговал я вас?

Заинтриговал, слов нет.

– Уделите мне один час, не пожалеете!

– Хорошо, приходите в гостиницу.

– Когда?

– После полуночи.

– О! Классическое время! – восторгается Степаняк.

– Но не больше двадцати минут.

– Полчаса! – торгуется он. – Не успею покаяться, грехов много.

– Ладно. Еще одно… Принесите справку от администратора Дома ученых.

– На предмет?

– О том, что после сеанса вы извинились перед публикой за свое вступительное слово. Вот тогда я поверю в ваше раскаяние.

– Понял! Это испытание? В виде публичного унижения? – восторгается он. – Бегу!

Степаняк-Енисейский снимает смушковый пирожок и отряхивает им колени.

Я сажусь в «ЗИМ».

Может быть, на него так циклон подействовал?

В «ЗИМе» темно, безжизненно, холодно и пахнет березовым веником, оставленным здесь Тронько. Запах березы вызывает в памяти какой-то чеховский рассказ, где через тысячу лет на другой планете люди вспоминали название этих белых деревьев и не могли вспомнить… Береза, что ли? И вообще: что я здесь делаю? Зачем сюда пришел? Камо грядеши? Возможно, это очередная ловушка?

Я вылавливаю двумя пальцами из нагрудного кармана последний патрончик и заряжаю наган. Теперь полный порядок, я опять вооружен. Много не нужно, достаточно одного патрона чтобы чувствовать себя в безопасности.

Но где же ОН? Меня скоро хватятся. Уж полночь близится… Конечно, ему помешал Степаняк-Енисейский со своим покаянием. Экое кайло!

Может быть, надо ЕГО позвать? Вернее, ПРИЗВАТЬ ЕГО?

Не знаю зачем, но я сажусь на березовый веник и призывно давлю на сигнал. «ЗИМ» гудит, как трехрядная гармонь, звук разносится над Кузьминками и затухает в небесах, как в прорве. Мой призыв не слышат. Начинается марсианское затмение. Луна уже перевалила за трубу, подкрадывается к Марсу, и тот скоро исчезнет в земной тени между лунными рогами.

Я сигналю еще раз. Степаняк-Енисейский уже добрался по гололеду к Дому ученых, но, оглянувшись на мой призыв, зачастил ногами и шлепнулся на мраморные ступеньки. Павлик, вышедший покурить на пожарную площадку киномеханика, жестокосердно комментирует это падение. Павлику не жалко этого падшего ангела, Павлик бы ему еще ножку подставил.

Нет, ОН не подойдет ко мне при свидетелях…

Зато ОН, кажется, придумал нечто иное… Вдруг я чувствую, как «ЗИМ» бесшумно трогается с места и начинает скользить мимо креста «Скорой помощи» и мимо выходящих из Дома ученых Андрея Ивановича с царицей Тамарой, которые оставили Татьяну наедине с марсианином. Андрей Иванович, приобняв царицу, собирается разъяснить ей, кто такой Трифон Дормидонтович Эл, из-за которого она получила взбучку от Деда, но вместо этого он спешит к охающему Степаняку-Енисейскому, поднимает его, отряхивает и разыскивает свалившийся пирожок. Ему жалко упавшего дедушку. Если бы Андрей Иванович знал, чего в своей жизни нашебуршил этот старик, он бы его опять уронил.

Тем временем «ЗИМ» меня куда-то увозит… Это интересно!

Мы медленно начинаем скатываться с подмерзшей горки. Сейчас в «ЗИМе» темно и холодно, зато, когда он разгонится, здесь станет светло и жарко… Опять на меня покушение! Дело в том, что в самом низу этого затяжного спуска на крутом повороте расположилась последняя в моей жизни дьявольская ловушка в виде зеленой трансформаторной будки. На ней изображен оскаленный неандертальский череп с надписью:

«НЕ ВЛЕЗАЙ! УБЬЕТ!»

В эту-то будку мы в аккурат врежемся, и я без дополнительных расходов на крематорий наконец трансформируюсь в кучку обугленных останков. Мой прах выгребут из «ЗИМа», сложат в урну и похоронят (точнее, «подхоронят», как говорят могильщики) на мемориальном кладбище. А спуск Академический переименуют в спуск имени академика Невеселова в честь того, что с этой горки академик съехал, как на санках, в последний раз.

Я размышляю: может быть, выпрыгнуть на ходу?

Не смеши козу, дед. Дорога здесь не посыпана песочком.