Михаил Успенский - Невинная девушка с мешком золота

Анна открыла глаза и сразу успокоилась: такие добрые, лучистые, всепонимающие и всепрощающие глаза устремили на неё свой ясный и ласковый взор.

Толстенький старичок в чёрной рясе, украшенной лишь золотой головой быка на золотой же цепи, сидел у её ложа. Чисто выбритое личико старичка лоснилось, из-под красной шапочки торчали седые кудри.

— Успокойся, я лишь пришёл подготовить тебя к аутодафе, — сказал старичок.

— К свадьбе, что ли? — задушенным голосом спросила Аннушка. — Я в серале у басурманского султана?

— К счастью, нет, — улыбнулся толстячок. — Это не гнусное обиталище погрязшего в пороке восточного владыки, где несчастные пленницы, утопая в розовом масле и шербете, с ужасом дожидаются дня, когда растленный тиран соизволит обратить на них своё нечистое внимание. Здесь всего лишь гостеприимные подвалы кесарской Инквизиции, а я — простой Великий Инквизитор Фома Торквемада... Покайся во всех совершённых тобой преступлениях, и тогда ты спокойно, с достоинством сможешь взойти навстречу всеочищающему пламени Преисподней, где чёрные и рогатые слуги Кесаря нашего примут тебя на благословенные вилы и багры, проведут к сковородам, на которых так заманчиво шкворчит вожделенное кипящее масло... В противном случае тебя ждут вечная скука и тоска среди однообразных облаков под заунывное пение бесполых пернатых существ! Ничто не сравнится с этой мукой!

Аннушка соображала — хоть и с трудом.

— Нет, — сказала она. — Я не хочу на сковородку... Я не цыплёнок... Да ты, старый, никак меня курицей обозвал?! Тебе стыдно должно быть!

Фома Торквемада выпучил ясные глаза:

— Стыдно? А это как?

— А вот я тебе объясню!

Девушка дёрнулась, чтобы объяснить, но не вышло, поскольку тело её было привязано к ложу кожаными ремнями. Комната была просторная, с низким потолком, на котором изображались и сковородки, и багры, и сами рогатые, и много ещё чего плохого. К стене привинчена была медная бычья голова с выпученными бельмами. Ещё в комнате стоял почерневший от времени простой деревянный стол, украшенный снежно-белыми салфетками. На салфетках лежали различные инструменты: клещи, тиски, буравы, кузнечные мехи, крючья, киянки. Посреди стола возвышался нарядный женский сапожок — почему-то непарный.

«Вот это я влипла! — подумала девушка. — Инквизиция! У нас ей детей пугают! И мы сами крепостных стращали: платите подати вовремя, не то придут к нам в Ерусланию инквизиторы, так барские батоги вы будете с благодарностью вспоминать: свои мучители слаще иноземных! Только ведь я их законам неподвластна!»

— Я вашим законам неподвластна! — заявила она. — Я подданная государя царя Всея Великия, Малыя, Белыя и Пушистыя Еруслании! Я буду жаловаться!

— Хоть в Страсбург! — засмеялся Великий Инквизитор. — Поймите, милое дитя, сейчас в помине никакой Еруслании. Или не будет в ближайшее время. А вы нарушили все мыслимые и немыслимые законы Тёмного Кесаря. Вы подняли великий мятеж, смутив легковерных, легкомысленных и трусливых французов. Ваши солдаты оказывали вооружённое сопротивление римским гарнизонам!

— Да какое сопротивление? — удивилась Аннушка. — Мы просто лупили их в хвост и в гриву: на войне как на войне. А ваши хвалёные кондотьеры уже настолько обленились, что даже мечами-то отмахивались по-бабьи! И вовсе мои французики не трусливые, хоть и думают всё время только об одном, — она зарумянилась. — Но моя невинность была для них залогом победы! Им просто совестно было отступать в присутствии женщины — поэтому они и сметали всё на своём пути!

— Совестно? — возвёл брови Великий Инквизитор. — Да ведь наш Князь-Папа не спит ночей, освобождая несчастное человечество от стыда, совести и тому подобных предрассудков! И я, убогий, неустанно тружусь на том же благородном поприще! Ещё неизвестно, куда бы пришла Европа, отягощенная запретными и тлетворными суевериями! Правда, кое-куда проникают их ядовитые миазмы...

Он некоторое время сидел, задумавшись, потом протянул руку и взял со стола свиток. Потом водрузил на горбатый нос очки, отчего его глаза стали ещё лучистее.

— Впрочем, давайте по порядку, — сказал он и уткнулся в свиток. — Почему ты, дева Иоанна, носила мужское платье?

— Ну вы, месье Фома, и спросили! Вы без штанов-то пробовали на коне скакать? Вы без доспехов-то в битву хаживали? Вы среди грубых мужланов жили?

— Но вы ведь раскаиваетесь, бедное дитя?

— Ни в чем я не раскаиваюсь! Я же не могла их бросить! Они же вбили себе в головы, что я должна спасти прекрасную Францию! А мне жалко, что ли? Ну, конечно, трудно приходилось, слезы по ночам глотала, всё тело горело... Потом-то обвыкла... Разве у вас женщины никогда не переодеваются в мужчин?