Антон Твердов - Реквием для хора с оркестром

— Мусорок наш участковый Пантелей завскладом Нинку в подсобке харил и ксиву свою выронил, — почесывая коротко стриженную голову массивной лапищей, ронял Гоша. — Потом нажрался, пошел домой, заспался и, конечно, все забыл…

— Какую Нинку? — скрипела Степанида Прокофьевна. — На которой дядя Ваня из третьего, подъезда инфаркт схватил и помер?

— Не…

— Дядя Ваня, сукоедина, от бухла дубаря врезал, — включалась в разговор просто-Прокофьевна. — Нинка — она тут ни при чем. На Нинке, кроме трипака, ничего другого подхватить нельзя. Видела я ее вчера. Иде-от, косяка по сторонам давит, а у самой платье на жопе по шву… Не, вялые бабы стали в наше время, то ли дело мы были… Помнишь, старая, как на Ропчинской пересылке к нам, воровайкам, пацаны в побег ходили?..

— Ты что, падла? — возмущалась Степанида Прокофевна. — Какая же гнедая сука при ребенке такие базары заводит?

Просто-Прокофьевна пришлепывала бледные рыбьи губешки прозрачной ладонью, а ребенок Гоша гоготал гулким утробным гоготом и продолжал:

— Ксиву Пантелея пацаны наши нашли. Ему же за пятьсот косарей и впарили. Если б он ствол потерял, то хрен бы отдали…

— Это точно, — мудро замечала просто-Прокофьевна, закуривая извлеченную из-под передника беломорину. — Птичка не того, кто выпустил, а того, кто поймал.

— Ага! — вскипала вдруг Степанида Прокофьевна, углядев папироску в трясущихся пальчиках своей товарки. — Так вот, кто у меня курево тырит! Я тебе сейчас, манда старая, покажу птичку!

— Отвали! — верещала на весь двор просто-Прокофьевна. — За манду ответишь!…

Детство Никиты мало чем отличалось от Гошиного детства. Правда, Никита обладал весомым преимуществом, выражавшемся в наличии полного комплекта родителей, но от этого ему, по правде говоря, легче не было.

Отцом Никиты был Всеволод Михайлович Вознесенский, довольно известный на территории Волжского района города Саратова детский писатель, опубликовавший в местном университетском издательстве к моменту рождения Никиты три сборника рассказов и одну повесть-сказку о семье одушевленных корнеплодов. Повесть, отпечатанная на дешевой серой бумаге, объемом почти вдвое превышала бессмертный роман Федора Михайловича Достоевского «Идиот» и носила несколько интимное название «Хроники Ласкового Хрена». Профессия матери Никиты также была довольно необычна — Наталья Вознесенская — в девичестве Гончаренко — была балериной.

Вообще-то провинциальный город Саратов хоть и знаменит своей всегда бурно кипящей культурной жизнью, но от иных культурных центров отличается крайней непритязательностью вкусов населения. К примеру, танцоры балетной труппы местного Академического театра оперы и балета, в совершенстве постигнув искусство танца, стали вдруг напрочь отрицать какую-либо диету — и это неожиданное убеждение в превосходстве содержания над формой никак не отразилось на посещаемости театра, а после того, как на одной из премьер спустя тридцать секунд после начала «Половецких плясок» под танцорами провалилась сцена, Академический театр оперы и балета поднялся на первое место в рейтинге самых посещаемых мест города. В чем в принципе не было ничего удивительного — таких незабываемых «Половецких плясок» ни за что нельзя было увидеть ни в одном из театров мира.

Однако после тех памятных «плясок» Наталья Вознесенская вынуждена была покинуть сцену, потому что, провалившись под сцену вместе с другими танцорами, сломала в двух местах руку и получила серьезную травму челюсти — и к тому же смертельно обиделась на руководителя труппы, который, сидя в машине «скорой помощи», увозившей Наталью, в ответ за стенания последней о том, что два ее золотых зуба так и остались погребенными под обломками сцены, вздохнул и без всякой задней мысли заметил, что «очень трудно, да, сломанными руками выбитые зубы собирать».

Наталье назначена была небольшая пенсия, на которую ее семья, состоящая из Всеволода Михайловича и пятнадцатилетнего Никиты, и существовала, так как сам Всеволод Михайлович уже второй год находился в состоянии творческого кризиса — проще говоря, в запое, а Никита по малолетству и несознательности денег в дом не приносил.

Причины, по которым Вознесенский-старший все глубже и глубже увязал в трясине экзистенциального тупика, сам Всеволод Михайлович выдвигал в неограниченном количестве, но, если придерживаться строгих фактов, таковых причин было всего две. Первая и основная заключалась в том, что талант писателя Вознесенского полностью истощился после создания монументальных «Хроник…» — с тех самых пор Всеволод Михайлович так и не написал ничего более или менее значительного, кроме двух совсем крохотных рассказиков из жизни одушевленных овощей: «Огурец-молодец» и «Кто прячется в помидорах?» Оба рассказа местное издательство пообещало издать, но так и не издало. Всеволод Михайлович, поддаваясь веяниям времени, перешел на тему одушевленных йогуртов, даже задумал трилогию под общим названием «Это он — Данон», но начальство издательства писать трилогию отсоветовало. Тогда Всеволод Михайлович в полном отчаянии стал подумывать о возвращении к теме одушевленных корнеплодов и любимому лирическому герою Ласковому Хрену — и пришел к директору университетского издательства просить аванс под будущий роман в духе нового литературного течения «экшн» «Разборки Кровавого Хрена», но директор отказался с Вознесенским даже разговаривать.