Рэй Брэдбери - Октябрьская страна (сборник)

– А пепел вы куда стряхиваете? – в страхе спросила она.

Попыхивая сигарой, прозектор невозмутимо ухмыльнулся.

Наконец совет был окончен.

– Скажите по чести, сударыня, вы ведь не пустите нас по миру, а?

Тетушка оглядела стервятников с головы до пят:

– Ну, это бы я с радостью.

Кэррингтона прошиб пот, он отер лицо платком.

– Можете забрать свое тело.

– Ха! – обрадовалась Тилди. Но тут же опасливо спросила: – В целости-сохранности?

– В целости-сохранности.

– Без всякого формальдегида?

– Без всякого формальдегида.

– С кровью?

– Да с кровью же, забирайте его, ради бога, и уходите!

Тетушка Тилди чопорно кивнула.

– Ладно. По рукам. Приведите его в порядок.

Кэррингтон обернулся к прозектору:

– Эй, вы, бестолочь! Нечего стоять столбом. Приведите все в порядок, живо!

– Да смотрите не сыпьте пепел куда не надо! – прикрикнула тетушка Тилди.

– Осторожней, осторожней! – командовала тетушка Тилди. – Поставьте плетенку на пол, а то мне в нее не влезть.

Она не стала особенно разглядывать тело. «Вид самый обыкновенный», – только и заметила она. И опустилась в корзину.

И сразу вся словно заледенела; потом ее отчаянно затошнило, закружилась голова. Теперь вся она была точно капля расплавленной материи, точно вода, что пыталась бы просочиться в бетон. Это долгий труд. И тяжкий. Все равно что бабочке, которая уже вышла из куколки, сызнова втиснуться в старую жесткую оболочку.

Вице-президенты со страхом наблюдали за тетушкой Тилди. Мистер Кэррингтон то ломал руки, то взмахивал ими, то тыкал пальцами в воздух, будто этим мог ей помочь. Прозектор только недоверчиво посматривал, да посмеивался, да пожимал плечами.

«Просачиваюсь в холодный, непроницаемый гранит. Просачиваюсь в замороженную старую-престарую статую. Втискиваюсь, втискиваюсь…»

– Да оживай же, черт возьми! – прикрикнула тетушка Тилди. – Ну-ка, приподнимись!

Тело чуть привстало, зашуршали сухие прутья корзины.

– Не ленись, согни ноги!

Тело слепо, ощупью поднялось.

– Увидь! – скомандовала тетушка Тилди.

В слепые, затянутые пленкой глаза проник свет.

– Чувствуй! – подгоняла тетушка Тилди.

Тело вдруг ощутило теплый воздух, а рядом – жесткий лабораторный стол и, тяжко дыша, оперлось на него.

– Шагни!

Тело ступило вперед – медленно, тяжело.

– Услышь! – приказала она.

В оглохшие уши ворвались звуки: хриплое, нетерпеливое дыхание потрясенного прозектора, хныканье мистера Кэррингтона, ее собственный трескучий голос.

– Иди! – сказала тетушка Тилди.

Тело пошло.

– Думай!

Старый мозг заработал.

– Говори!

– Премного обязано. Благодарствую.

И тело отвесило поклон содержателям похоронного бюро.

– А теперь, – сказала наконец тетушка Тилди, – плачь!

И заплакала блаженно-счастливыми слезами.

И отныне, если вам вздумается навестить тетушку Тилди, вам стоит только в любой день часа в четыре подойти к ее лавке древностей и постучаться. На двери висит большой траурный венок. Не обращайте внимания. Тетушка Тилди нарочно его оставила, такой уж у нее нрав! Постучитесь. Дверь заперта на две задвижки и на три замка.

– Кто там? Черный человек? – послышится пронзительный голос.

Вы, смеясь, ответите: нет-нет, тетушка Тилди, это я.

И она, тоже смеясь, скажет: «Входите побыстрей!» – распахнет дверь и мигом захлопнет ее за вами, так что черному человеку нипочем не проскользнуть. Потом она усадит вас, и нальет вам кофе, и покажет последний связанный ею свитер. Уже нет в ней прежней бодрости, и глаза стали сдавать, но держится она молодцом.

– Если будете вести себя примерно, – провозгласит тетушка Тилди, отставив в сторону чашку кофе, – я вас кое-чем попотчую.

– Чем же? – спросит гость.

– А вот, – скажет тетушка, очень довольная, что ей есть чем похвастать, и шуткой своей довольная.

Потом неторопливо отстегнет белое кружево на шее и на груди и чуточку его раздвинет.

И на миг вы увидите длинный синий шов – аккуратно зашитый разрез, что был сделан при вскрытии.

– Недурно сшито, и не подумаешь, что мужская работа, – снисходительно скажет она. – Что? Еще чашечку кофе? Пейте на здоровье!

Весь день лил дождь, и свет уличных фонарей едва пробивался сквозь серую мглу. Сестры уже долго сидели в гостиной. Одна из них, Джулиет, вышивала скатерть; младшая, Анна, пристроилась возле окна и смотрела на темную улицу и темное небо. Анна прислонилась лбом к оконной раме, однако губы ее шевелились, и наконец, словно после долгого размышления, она сказала: