Александр Романовский - Тьма – посвящённым

Узник был умиротворен, как ромашка на весеннем лугу.

Альбинос кашлянул.

Он сник.

Растерялся.

Ужаснулся.

Изумился.

Главным образом потому, что Узник – так зачастую бывает – оказался совсем не таким, каким Лео ожидал его увидеть. Не здоровенный монструозный субъект с торчащими изо рта клыками, а серым, почти невзрачным, и таким СРЕДНЕСТАТИСТИЧЕСКИМ. Среднего роста, худощавым, узким в кости.

В какой-то миг, балансирующий между замешательством и паникой, Краулер заподозрил, что его пустили куда-то не туда, не в ту камеру, и что – он даже огляделся – там, за стеклом непременно должен находиться кто-то еще, – но, увы, узник был один. И это, оставалось предположить, и был легендарный Узник. Лео удрученно осознал сие, когда ощутил метущуюся в застенке ауру – неистовую, недобрую, пронизанную разрядами энергии, точно грозовое облако.

Изучить лицо Узника было делом весьма трудным. Не только оттого, что альбинос самым бесцеремонным образом избегал смотреть ему в глаза, а, главным образом, оттого, что оное лицо отражало, подобно зеркалу, всякий взор, и умело отводило в сторону, подобно шпаге дуэлянта, – не особо узкое, не особо широкое, со лбом философа, подбородком драчуна, и губами любовника. Нос с горбинкой, и все-таки не столь впечатляющий, как у Вурдалаков. У глаз – смешливые морщинки, на голове – серая щетина, как жеская щетка.

Узник походил на представителя всех трех Кланов, и, одновременно, ни на какого в особенности.

Влад улыбнулся.

Весело.

Деликатно.

Располагающе.

Затем произнес:

– О, родственник.

Краулер поежился. Действительно, его предки были из Румынии, но вспоминать о таком родстве – а, тем более, упоминать, – было чрезвычайно опасно. Впрочем, дальнем родстве, благодаря чему родичи не подверглись репрессиям.

Голос Узника был удивительно приятным для вампира, который месяцами обходился без общения. (?..)

– Э-э… Граф, – метко выдавил альбинос. – Лео Краулер. Доброй, гм-м, ночи.

– Так уж ночь настала?.. – с деланным удивлением справился Цепеш. – Видишь ли, тюремщики содержат меня в неведении касательно того, что творится в мире: воюют ли державы, чей зад воссел на трон, и – даже это – по-прежнему ли ночь сменяет день, как это было в славные годы моей молодости…

Леонард придирчиво обдумал ответ. Насколько он помнил, никто не уполномочивал его на то, чтобы посвящать заключенного в последние мировые новости (под «последними», очевидно, следовало понимать два-три минувших столетия), зачитывать длинный список локальных конфликтов, ведущихся совсем уже не «огнем и мечом», как Цепеш привык, а экономическими санкциями и обогащенным ураном, – с дистанции полета ракеты «земля-воздух-земля». Пытаться же растолковать, по каким причинам многовековой уклад жизни был разрушен, и «трон» сменился непомерным количеством болтунов, каждый из которых тянул одеяло на себя, было вовсе делом безнадежным.

Поэтому Краулер ограничился тем, что промямлил:

– Гм-м, сменяет… граф. – Звать Узника «его благородием» не позволял тюремный этикет.

– Отрадно слышать, дражайший родственничек, отрадно…

Альбинос вздрогнул, причем еще сильнее, чем прежде. Такое бывает, когда одно из опаснейших существ на этой планете зовет вас «дражайшим родственничком» непосредственно из своей темницы. Лео всерьез обеспокоился тем, что, если Вурдалаки подслушивают – а так, несомненно, оно и было, – то они, чего доброго, могут решить, будто бы он намерен вступить с Узником в сговор, целью коего стала бы вероломная и преждевременная амнистия.

– Но… – Единственная трезвая мысль, затерявшись в потоке опасений и паники, всплыла наконец на поверхность: – Как вы поняли? Мы никогда не встречались…

– Мне не нужно ВИДЕТЬ родную кровь, – нарочито, но не надменно – «И как это у него получается?.. – невольно подивился Краулер – сказал Цепеш, – чтобы ее почуять. В заточении чувства обостряются до неимоверной степени.

«Охотно верю», – едва не брякнул «уполномоченный». Вместо же этого он глубокомысленно изрек:

– Хм-м…

– Ты так и будешь издавать нечленораздельные звуки? – пугающе резко осведомился граф. – Это некая новая пакость, выдуманная Вурдалаками с тем, чтобы мне досадить?!. Или, возможно, ты все-таки посвятишь меня в цель твоего визита?..

Альбинос открыл рот, чтобы возложить к ногам Узника неуклюжие и сбивчивые извинения, но вдруг понял, что у него, как ни странно сие звучало (в контексте многих лет, в течении которых имя Дракулы довлело над людскими умами), есть преимущество. Графу любопытно. В него жизни не так много событий, чтобы пренебречь гостем извне – причем не тюремщиком, а Гирудо. Более того, «дражайшим родственничком». Поэтому он сгорал от нетерпения.