Стефани Майер - Сумерки / Жизнь и смерть - Сумерки. Переосмысление (сборник)

От его груди исходило немыслимо сладкое благоухание.

– В нетрезвом состоянии? – переспросила я.

– Тебя опьянило само мое присутствие, – на его лице играла дурашливая усмешка.

– И ведь не поспоришь, – вздохнула я. Деваться некуда, противиться ему невозможно ни в чем. Я подняла руку и разжала пальцы, роняя ключ; Эдвард с молниеносной быстротой выбросил руку вперед и беззвучно поймал его. – Только полегче, моему пикапу давно пора на пенсию.

– Логично, – согласился он.

– А на тебя, значит, мое присутствие не действует? – с досадой спросила я.

Подвижное лицо Эдварда опять преобразилось, стало ласковым и мягким. Он не ответил, только наклонился к моему лицу и медленно провел губами по щеке от уха до подбородка, а потом обратно. Я затрепетала.

– А реакция, – наконец шепнул он, – у меня все равно лучше.

Мне пришлось признать, что он и вправду водит машину неплохо – когда держит скорость в разумных пределах. На дорогу он почти не смотрел, однако шины ни разу не отклонились от середины ряда даже на сантиметр. Одной рукой он рулил, в другой держал мою ладонь. И смотрел то на заходящее солнце, то на меня – на мое лицо, волосы, которые ветер выдувал в открытое окно, на наши сплетенные руки.

Он нашел какую-то радиостанцию, где крутили старую популярную музыку, и начал подпевать песне, которую я слышала впервые. А он знал все слова до единого.

– Любишь музыку пятидесятых?

– В пятидесятые годы музыка была неплохой. Гораздо лучше, чем в шестидесятые или семидесятые… бр-р! – он передернулся. – Восьмидесятые – еще куда ни шло.

– А ты скажешь мне когда-нибудь, сколько тебе лет? – нерешительно спросила я, опасаясь испортить ему настроение.

– А это важно? – к моему облегчению, его улыбка по-прежнему была безмятежной.

– Нет, просто интересно… – я состроила гримасу. – Ничто так не мешает спать по ночам, как неразгаданная тайна.

– Интересно, расстроишься ты или нет, – задумался он вслух и снова засмотрелся на солнце. Шли минуты.

– А ты проверь, – не выдержав, предложила я.

Он вздохнул и уставился на меня в упор, напрочь забыв про дорогу. Должно быть, увиденное подбодрило его. Он перевел взгляд на заходящее солнце, при свете которого его кожа мерцала рубиновыми искрами, и заговорил.

– Я родился в Чикаго в 1901 году, – он помолчал, искоса посматривая на меня. С невозмутимым видом я терпеливо ждала продолжения. Слегка улыбнувшись самому себе, он продолжал: – Карлайл нашел меня в больнице летом 1918-го. Мне было семнадцать, и я умирал от «испанки» – испанского гриппа.

Я ахнула так тихо, что сама едва расслышала этот звук, но Эдвард его уловил. И снова впился в меня взглядом.

– Я плохо помню, что со мной было – с тех пор прошло немало времени, а человеческая память ненадежна. – После недолгого раздумья он продолжил: – Но помню, каково мне было, когда Карлайл спас меня. Это не пустяк, такое не забывается.

– А твои родители?

– К тому времени они уже умерли от той же болезни. Я остался один. Поэтому Карлайл и выбрал меня. В разгар эпидемии никто даже не заметил, что я исчез.

– А как он… спас тебя?

Прошло несколько секунд, прежде чем он ответил. Казалось, он с особой тщательностью подбирает слова.

– Это было трудно. Мало кто из нас наделен выдержкой, без которой этой цели не достичь. Впрочем, Карлайл всегда был самым гуманным, самым участливым из нас… Вряд ли найдется в истории хоть кто-нибудь, кто сравнится с ним, – он помолчал. – А мне было просто очень и очень больно.

По тому, как затвердели его губы, я поняла, что к сказанному он больше ничего не добавит. И я подавила любопытство, хотя оно было далеко не праздным. В связи с услышанным мне требовалось многое осмыслить, кое-что лишь начинало доходить до меня. Несомненно, быстрый разум Эдварда уже охватил все, что я упустила.

Негромкий голос прервал мои мысли:

– Его побудило одиночество. Вот она, причина, которой обычно объясняется выбор. В семье Карлайла я стал первым, хотя вскоре он нашел и Эсме. Она упала со скалы. Ее отправили прямиком в морг больницы, несмотря на то, что ее сердце еще билось.

– Значит, надо быть при смерти, чтобы стать… – мы никогда не произносили это слово, и сейчас я тоже не сумела.

– Нет, это все Карлайл. Он ни за что не поступил бы так с тем, у кого есть выбор, – всякий раз, когда он упоминал о том, кто заменил ему отца, в его голосе звучало уважение. – Правда, он говорит, что обычно бывает легче, – продолжил он, – когда кровь слабая, – он смотрел на уже потемневшую дорогу, и мне снова показалось, что тема закрыта.