Николай Желунов - Тайный Дозор

Может быть, девчонка подмешала что-то в чай. Ты стал подозрительно благодушным, отчитал я себя.

Нельзя жить, никому не доверяя.

С твоей профессией – можно.

Я вспомнил клятву Нелли и ее сложенные в знак гостеприимства тонкие белые пальцы. Нет, юная волшебница не станет вредить мне.

Как насчет дядюшки? Он-то ни в чем не клялся.

Незаметно я соскользнул в теплую темноту сна, но вскоре что-то разбудило меня. Это был не звук или прикосновение – нечто на уровне глубочайшего инстинкта. Я посмотрел на мерцающий экран мобильного телефона – 03:32. Получается, дремал я где-то час с небольшим. Прислушался: в квартире царила такая тишина, что я мог различить спокойное дыхание Нелли за стеной.

Все в порядке. Спи, набирайся сил. Завтра они тебе понадобятся.

Нет. Не все в порядке.

Я выскользнул из-под одеяла, подошел к холодному окну, осторожно коснулся его ладонью. Между стеклами рамы, прозрачная, невидимая, ощутимо вибрировала тонкая пленка магической защиты. Никто не увидит меня за этим стеклом с улицы, никто не ворвется сюда.

Снег за окном перестал, и в разрывах облаков поплыла серебристая круглая луна, похожая на новую пятирублевую монету. В ее свете пустая заснеженная улица перед домом казалась сказочным пейзажем с новогодней открытки.

На детской площадке, между сломанными качелями и покосившимся турником, стояла девочка в хитоне. Ее голые ноги утонули в сугробе, на черных волосах таяли пушистые хлопья снега. Девочка медленно поворачивала голову, оглядывая длинный многоэтажный дом, словно сканируя его взглядом.

Мое сердце замерло, затем глухо и часто забилось, разгоняя кровь до шума в ушах.

Она пришла за тобой. Она будет идти следом, пока у тебя остается эта древняя игрушка.

Отодвинувшись подальше от окна, я осторожно посмотрел во двор через Сумрак.

Вот он. Исполинский мерцающий червь свернул кольца вокруг девочки, словно ручной уж, занял своим телом почти весь двор. Его уродливая голова лежала у ног хозяйки – похоже, монстр спал – если такие твари вообще спят.

На цыпочках я вернулся в кровать и накрылся одеялом с головой.

Высоко в ультрамариновом июльском небе одна за другой гаснут звезды – холодные игрушки космоса: вот их несколько миллионов, вот едва ли тысяча, вот лишь самые яркие упрямо мерцают, сопротивляясь наступлению утра. Я лежу на траве после бессонной ночи, глядя в ледяные глаза мироздания, и где-то рядом слышится ласковый, как пение флейты, голос:

– Матвей…

Я поднимаюсь на ноги и иду на звук, пробиваясь сквозь густое разнотравье. Иду минуту или, может быть, час и, уже потеряв надежду, выбираюсь на разбитую сельскую дорогу, что ведет в никуда из ниоткуда. Над мохнатой шкурой леса растекается золотое и алое, и в роще над ручьем прочищают горло утренние птицы.

– Где же ты? – кричу я.

Но ласковый голос стих навсегда, оставив лишь эхо, и я стою один посреди бескрайнего поля – с ног до головы в холодной утренней росе…

Сон это или явь, но я снова студент-первокурсник литературного института и провожу самые жаркие месяцы 1990 года в трудовом лагере в Воронежской области. Днем мы работаем в поле или бесконечных садах, раскинувшихся на высоком берегу Дона, а вечером, поплескавшись в реке, разводим костер на площадке за поселковым общежитием и поем под гитару песни. Дым щекочет ноздри, постреливают в полумраке алые угли. Пацаны приносят откуда-то самогон в бутылках из-под «Буратино»; вожатые борются с этим, но вяло.

С первого дня я не отрываю глаз от Тани. Высокая, грациозная, загорелая дочерна Татьяна – заместитель руководителя трудовой практики. У нее серые глаза и длинные, до пояса, каштановые волосы, а под обтягивающей белой футболкой с эмблемой пхеньянского Всемирного фестиваля молодежи – никакого нижнего белья. Татьяна такая взрослая по сравнению с нами, вчерашними школьниками! Ей двадцать семь или даже двадцать восемь, но отчего-то не однокурсницы (начинающие поэтессы и критикессы) интересны мне, а эта серьезная, даже грустная порой женщина. Я не замечаю сам, как всё чаще заговариваю с Таней, мы вместе сидим на крыльце после ужина и щелкаем семечки, вместе поем песню группы «Кино» про мягкое кресло, клетчатый плед и не нажатый вовремя курок. Я улыбаюсь ей, она улыбается мне – улыбка ее всегда немного печальная, и это гипнотизирует меня.

Уже не помню, как это вышло, но однажды на закате я целую ее в губы, чувствуя запах вина и легких духов. Мир кружится вокруг нас, а Таня шепчет: «В полночь приходи к столовой, только чтоб не видал никто».