Абрахам Меррит - Корабль Иштар

Возможно, такова и была его цель. Но мне снова и снова приходилось напоминать себе об этом, чтобы удалить отвращение, которое я начал испытывать к своим планам. Если кому-то это покажется прискорбной слабостью, могу только сказать, что тот, кто так думает, сам не был объектом колдовства, не слушал Сатану, проповедующего в самом сердце чуда, которое он создал.

Если это и была ловушка, я ее избежал. Но до сегодняшнего дня я сомневаюсь — быть может, в высшем смысле Сатана все таки был прав.

Общество за обедом помогло мне сбросить наваждение. Еще больше помог послеобеденный бридж. Я вернулся к себе около полуночи. Весь день я не видел Еву. Консардайн мельком упомянул, когда мы шли на ужин, что она уехала в город и, вероятно, сегодня не вернется. Я понял это как намек на то, что мне сегодня не следует бродить по замку.

Я лег спать, надеясь увидеть Баркера. Он не появился.

За завтраком на следующий день было несколько действительно интересных людей. Среди них австралийский майор, солдафон и обаятельный негодяй. Мы вместе отправились верхом по другому маршруту, не тому, что накануне с Консардайном. В одном месте наша тропа шла параллельно шоссе. Мимо прошумела хорошенькая, маленькая машина, направляясь в замок. Ею правила Ева. Она помахала рукой. Австралиец принял приветствие на свой счет, заметив, что проехала чертовски хорошенькая девушка. Все вдруг прояснилось. Я решил, что увижусь с ней вечером. Так я тогда подумал. Поставив лошадь в стойло, я пошел на террасу. Может, удастся увидеть Еву или даже переброситься с ней словом. Около четырех появился Консардайн и сел рядом со мной.

Казалось, он испытывает неловкость. Мы раз или два выпили, поговорили о том о сем, но ясно было, что что-то его беспокоит. Я с каким-то предчувствием ждал, когда он заговорит. Наконец он вздохнул, повел широкими плечами.

— Что ж, — сказал он, — горькое лекарство не становится слаще оттого, что мы оттягиваем прием. Идемте, Киркхем. Приказ Сатаны.

Я ясно вспомнил слова Консардайна, что если хозяин прикажет ему, он без колебаний задержит меня. И испытал нечто похожее на шок.

— Значит ли это, что я арестован?

— Вовсе нет, — ответил он. — Есть кое-что… кое-что… Сатана хочет, чтобы вы на него взглянули. Не спрашивайте, почему. Я не знаю. Могу догадываться, но… не задавайте вопросов. Идемте.

Я, удивленный, пошел за ним. Мы пришли в одну из башен замка, по крайней мере, мы высоко поднялись над уровнем земли. И оказались в маленькой пустой комнате. Скорее, келье. Одна из стен ее слегка изгибалась выпуклостью к нам. Консардайн подошел к этой стене и поманил меня. Он коснулся скрытой пружины. На уровне моих глаз появилось квадратное отверстие, похожее на окно размером в фут.

— Смотрите, — сказал он.

Место, куда я заглянул, было заполнено чрезвычайно ярким, бледно-пурпурным светом. Свет производил крайне неприятное впечатление. Одновременно я услышал тонкий, дрожащий звук, слабый, но непрерывный, на одной ноте. Я не музыкант, чтобы точно определить ноту; она была высокой, как от крыльев пчелы. Звук тоже был неприятным. Вместе свет и звук сводили с ума.

С первого взгляда мне показалось, что я смотрю в круглый зал, в котором находится толпа людей; все они глядят в центр. Потом я понял, что этого не может быть; у всех этих людей одна и та же поза: они склонились на одно колено. Их, казалось, тысячи, этих склонившихся людей, ряд за рядом, один за другим, они становились все меньше и меньше, пока не исчезали в бесконечности.

Я взглянул направо и налево. Те же склоненные люди, но в профиль. Поднят глаза к потолку: и там они — висят вниз головой.

И вдруг я понял, что у них у всех одно и то же лицо.

Это лицо Кобхема!

У всех лица Кобхема, истощенные и искаженные, отраженные в десятках зеркал, которыми окружено все помещение. Круглые стены в фасетках зеркал, и круглый потолок тоже, и все зеркала нацелены на круглую зеркальную плиту примерно семи футов в диаметре, которая служила их фокусом.

На плите стоял склоненный Кобхем, глядя на собственные бесчисленные отражения, подчеркнутые ярким, злым, пурпурным светом.

Кобхем вскочил и начал яростно размахивать руками. Как отряды автоматов, отражения тоже вскочили и замахали. Он повернулся, и все они, ряд за уменьшающимся рядом, повернулись. Он упал, закрыв лицо руками, но я знал, что, хоть его глаза и закрыты, на него по-прежнему глядели, как должно было казаться, лица тысяч людей, отраженных в круглой плите от зеркал на потолке, И я знал также, что человек не может долго держать глаза закрытыми, он должен открыть их и смотреть, и смотреть снова.