Абрахам Меррит - Корабль Иштар

— Вы понимаете, — продолжал он, — что здесь нет ничего вроде так называемой… любви. Какая-то эмоция… Да, но только такая, какие вызывают во мне подлинно прекрасные вещи. В сущности, это исключительный вопрос селективного отбора: у меня эта мысль возникла давно, но в предыдущих отобранных образцах мне… не везло.

— Вы хотите сказать…

— Рождались девочки, — хмуро сказал он. — Я был разочарован. Поэтому они прекратили существование.

Теперь под непроницаемой тяжелой маской я разглядел китайца. Отчетливая раскосость глаз увеличилась, скулы стали еще больше выдаваться. Я задумчиво кивнул.

— Но если вы снова… — я хотел добавить «будете разочарованы».

Он прервал меня такой вспышкой демонической ярости, какую я видел в эпизоде с Картрайтом.

— Не говорите этого! Даже думать об этом не смейте! Ее первый ребенок будет сыном! Сыном, я говорю!

Не знаю, чтобы я мог ответить или сделать. Смертельная угроза, прозвучавшая в голосе, и высокомерие, с каким он говорил, вновь разожгли мой тлевший гнев. Спас меня Консардайн. Я слышал, как открылась дверь, и угрожающий взгляд на мгновение оторвался от меня. У меня появилась возможность прийти в себя.

— Все готово, Сатана, — объявил Консардайн.

Я нетерпеливо встал, и эта нетерпеливость не была поддельной. Я сознавал поднимающееся во мне возбуждение, безрассудный подъем.

— Ваше время настало, Джеймс Киркхем, — голос Сатаны был опять лишен выражения, лицо стало мраморным, глаза сверкали. — Еще несколько минут — и я могу быть вашим слугой, а мир — вашей игрушкой. Кто знает! Кто знает!

Он отошел к дальней стене и отодвинул одну из панелей.

— Доктор Консардайн, — сказал он, — вы проводите неофита в храм.

Он взглянул на меня почти ласково.

— Хозяин мира! — повторил он. — А Сатана — ваш верный раб! Кто знает!

Он исчез. Консардайн глубоко вздохнул. Заговорил он намеренно сухо:

— Хотите выпить перед попыткой, Киркхем?

Я покачал головой, возбуждение мое все усиливалось.

— Правила вы знаете, — резко заговорил Консардайн. — Вы выбираете четыре из семи отпечатков. В любой момент вы можете остановиться и ждать последствий. Один след Сатаны — и вы обязаны выполнить одну… службу; два — вы принадлежите ему в течение года; три — вы его навсегда. В этом случае у вас больше шансов нет, Киркхем. Наступите на четыре счастливых — и вы владеете миром, как он вам обещал. Оглянетесь назад во время подъема, и вам придется начинать все сначала. Все понятно?

— Идемте, — хрипло ответил я, в горле у меня внезапно пересохло.

Он провел меня через стену и один из выложенных мрамором коридоров. Из него мы попали в лифт. Он пошел вниз. Скользнула в сторону панель. Вслед за Консардайном я вступил в увитый паутиной храм.

Я находился у основания лестницы, в полукруге яркого света, который скрывал амфитеатр. Оттуда доносился неясный шорох и бормотание. Как ни глупо, но мне хотелось, чтобы Ева выбрала место получше. Я понял, что дрожу. Выругавшись про себя, я овладел своим телом, надеясь, что дрожь никто не заметил.

Взглянув на черный трон, я встретился с насмешливым взглядом Сатаны и тут же успокоился, самообладание полностью вернулось ко мне. Он опять сидел в черном плаще, как и накануне. За ним сверкали прозрачные глаза его двойника. Вместо четырнадцати бледнолицых людей в белом и с петлями в руках теперь на полпути к вершине лестницы стояли только двое. И не было еще кое-кого. Отсутствовал чернолицый дьявол-палач.

Что это значит? Может, так Сатана говорит мне, что даже если я наступлю на три его отпечатка, я не буду убит? Или что мне, по крайней мере, не нужно бояться смерти, пока я не завершил данное мне задание?

Или это просто ловушка?

Скорее всего. Я не мог представить себе Сатану настолько заботливым, чтобы убеждать меня в отсрочке приговора. Наверно, уменьшив охрану и убрав своего палача, он хотел внушить мне именно такую мысль. Заставить пройти все четыре ступени, веря, что если я проиграю, приговор будет отсрочен и я каким-нибудь образом сумею выбраться.

Но даже если его нынешняя цель благоприятна для меня, разве не может вдруг прийти ему в голову мысль, что забавно было бы призвать адского слугу с петлей из женских волос и отдать меня ему — подобно Картрайту?

Как и Картрайт, я изучал лицо Сатаны. Оно было непроницаемо, мне нечем было руководствоваться. И тут, гораздо ярче, чем тогда, когда я смотрел на беднягу, которого тащили на пытку, понял я адскую изобретательность этой игры. Ибо теперь я должен был играть в нее.