Дмитрий Сафонов - Шериф

— Конечно.

— Заводите, да побыстрее. Мне кажется, мы у него сегодня на второе.

Новое чудовище пока не обращало на них внимания, но Пинт не сомневался, что такой голод вряд ли можно чем-то утолить.

Анастасию не пришлось долго уговаривать. Она сунула Оскару ружье и патроны и бросилась к уазику. Двигатель завелся с полуоборота. Баженова дала задний ход, машина выкатилась на улицу.

— Давай! — заорал Пинт и махнул рукой, как регулировщик на авианосце.

Анастасия перегнулась через сиденье, открывая переднюю дверцу.

Пинт ожесточенно помотал головой. Он не собирался ехать вместе с ней.

— Давай! — повторил он и добавил еще несколько слов. Он даже удивился, что смог произнести их вслух. И почти не удивился, что на Анастасию они оказали нужное воздействие.

Уазик рванул с места и помчался вверх, в сторону Головы.

Чудовище, уже наполовину заглотавшее своего собрата, на мгновение остановилось, но только на мгновение — затем оно снова принялось колыхаться и вибрировать, будто пережевывало свою жертву всем телом.

Пинт зарядил один патрон. Второй, поколебавшись, выбросил.

Второй — это лазейка. Путь отступления, которое, к сожалению, невозможно. Все имеет свой смысл. И свою цену. «Видимо, такова цена шести маленьким черно-белым фотографиям размером три на четыре», — подумал он, быстро вспоминая Лизу, их короткую встречу, их незабываемую ночь — все то, что между ними случилось и что МОГЛО БЫ случиться. В свете последних событий это было одно и то же: то, что ПРОИЗОШЛО, и то, что МОГЛО БЫ ПРОИЗОЙТИ.

Он подошел ближе к брезентовой сумке. Стрелок из него был неважный. Он приблизился к сумке почти вплотную и снова ощутил это мерзкое зловоние. Он начал задыхаться, и глаза его заслезились. И все-таки он не торопился нажать на курок. Он чего-то ждал. Ждал, когда чудовище насытится и повернется к нему. Инерция жизни была очень велика.

Микки укрылся в дальней комнате, в которую вела едва заметная дверь, и Петя вновь ощутил себя хозяином своего разума и своего тела. Но он понимал, что это ненадолго. Он — хозяин, которого в любую минуту могут прогнать из собственного дома. И ничего не мог с этим поделать.

Петя почувствовал, что отец не сможет выстрелить. Это был замкнутый круг: чтобы отец помог ему, он сам должен был помочь отцу. Но как?

Мысль промелькнула, как вспышка молнии. Петя с опаской обернулся на дверь: не услышал ли Микки эту мысль? Потому что она ему не понравилась бы. Он бы наверняка попытался помешать ему.

Следовало поторопиться. Петя пошевелил рукой. Микки не реагировал. Он скрылся — настолько далеко, что не мог видеть и контролировать происходящее. Забился в щель и сидел там, выжидая.

Петя поднял руку и завел ее за спину. Микки молчал.

Тем хуже для тебя! Еще несколько секунд, и будет поздно.

Он осторожно протянул руку к заднему карману штанов стройотрядовской формы.

Когда-то на нем были надеты свои штаны, и в заднем кармане лежала рогатка. С тех пор прошла целая вечность. Теперь демон одел тело в другую одежду, но привычка прятать самое ценное в задний карман брюк была Петина. И она должна была сработать.

Петя нащупал то, что лежало в заднем кармане, и крепко сжал пальцы.

Он обернулся на дверь. За дверью послышались осторожные шаги: Микки намеревался выйти наружу и посмотреть, что творится в его отсутствие.

Поздно! Уже поздно!

Петя резко выхватил игрушечный пистолет — он совсем как настоящий, купи, мама, купи, пожалуйста! — и выбросил руку перед собой. Еще до того, как он смог нацелить заряженный водой пистолет на отца, Ружецкий выстрелил. Дуплетом.

Круг замкнулся. Демон, который заставил его убить жену, погиб. Они вдвоем — отец и сын — убили его.

Зло отступило, побежденное. Но перед этим оно, как ржавчина, разъело столбы, на которых покоился их хрупкий мир. И без привычной опоры мир обрушился.

Ружецкий отбросил в сторону ненужное ружье, схватил тетрадь и помчался прочь, туда, где должны были быть люди. Он не мог больше оставаться один. То, что происходило внутри него, бурлило, кипело, грозило разорвать его, как изношенный паровой котел.

— ЛЮДИ! — орал он на бегу, и слезы ручьями текли по его грязному лицу. — Люди! Помогите мне, если вы — люди!

Он выбежал на Молодежную, шарахаясь от языков пламени, пожиравших город. Горная Долина была объята огнем. Ружецкий побежал вверх по улице, к своему дому, который стоял, пока не тронутый огненным вихрем. Но это была только видимость. У него не было больше ничего: ни жены, ни сына, ни дома, ни города.