Дмитрий Сафонов - Шериф

Ружецкий взял ружье и, затаив дыхание, отступил в тень. Он сделал несколько неуверенных шагов, каждую секунду ожидая грозного окрика: «Стой! Куда?» Но все было тихо.

Тогда Ружецкий развернулся и побежал — туда, где они с сыном делали первую в его жизни рогатку.

Пожар начался с южной окраины города. Сначала показалось, что стало светлее. «Рассвет? Уже рассвет?» — подумал Тамбовцев.

Нет. Небо над его головой было непроницаемо черным, а на юге словно полыхали зарницы. Но это были не зарницы, а отблески пламени.

Первой загорелась хибарка, где жила усатая Белка. Она вспыхнула, как сухой стог сена, с той разницей, что у огня был странный голубоватый оттенок.

Затем занялись еще сразу несколько домов. Все начиналось с маленького голубоватого огонька.

— Что это? — сказал Тамбовцев, указывая на юг. Ответа не требовалось. Все и так знали, что это. Пинт стряхнул овладевшее им оцепенение.

— Надо вывести их на улицу, — сказал он, указывая на дом Шерифа.

— Да, да, — засуетился Тамбовцев. — Пойдемте, коллега. Поможем.

Пинт, не оборачиваясь, протянул руку к забору. Пальцы схватили воздух.

— Черт! — он оглянулся. — Где ружье? Здесь было ружье. Где оно?

Он переводил взгляд с Тамбовцева на Лену. Тамбовцев пожал плечами. Лена молчала.

— Что такое? Оно исчезло.

Исчезло вместе…

Он огляделся. Так и есть — Ружецкого нигде не было.

Видимо, он улучил момент и потихоньку стянул ружье.

— Коллега! — послышался голос Тамбовцева уже из-за ограды. — Вы машину водить умеете?

— Нет, — ответил Пинт и направился к воротам.

Тамбовцев обогнул машину и повернул за угол дома. Пинт услышал, как он громко засопел.

Из-за спины Тамбовцева он увидел неестественно вывернутые ноги в ковбойских сапогах. Подковки на каблуках таинственно мерцали, словно хранили какую-то страшную тайну. Но тайны никакой не было: Шерифа убили.

На широкой спине расплылось темное пятно, а шляпа… Пинт понял, что шляпу лучше не трогать. Лучше не видеть того, что под ней.

Он осторожно обошел тело, чувствуя, как внутри него что-то оборвалось. Что-то безвозвратно погибло.

Со смертью Шерифа пропали закон и порядок, поддерживавшие Горную Долину. Да и сам город трещал по швам. Он погибал, охваченный рыжими языками пламени. Деревянные дома горели, как щепки, поднимая в небо столбы дыма и тучи искр.

Огромный мир, окружавший Горную Долину, выдавливал город из себя, как сгусток вонючего желтого гноя. Город рушился в бездну. Он был обречен.

Пинт не знал почему. Никто не знал. Земля уходила из-под ног.

Пинт с Тамбовцевым на мгновение замерли над телом Шерифа, словно отдавали ему последнюю дань уважения и скупой мужской любви. Больше они ничего сделать не могли. Им даже нечем было накрыть его. И некогда.

Невдалеке, под окном, лежал труп мужчины лет тридцати пяти. Пинт уже видел его сегодня. Точнее, вчера. Это был тот самый парень, Волков, который ткнул вилкой Ивана. Он лежал на спине, раскинув руки, обратив злобную ухмылку в ночное небо. В голове у него зияла аккуратная дырочка.

Тамбовцев осторожно подошел к окну.

— Анастасия! — закричал он. — Это я, Валентин Николаевич! Не стреляй!

Он опасливо покосился на тело Волкова.

— Анастасия! — повторил он громче. — В городе пожар! Дома горят, как спичечные коробки. Я боюсь, что скоро огонь перекинется и на вас. Выходи! Скорее!

В оконном проеме показалось спокойное и чистое лицо Баженовой.

— Я сейчас передам вам Ваську, — ровным голосом сказала она. В ее глазах вспыхнул опасный блеск — когда Пинт подошел и встал рядом с Тамбовцевым. Но только на секунду. — Это наш новый доктор, — отрекомендовал коллегу Тамбовцев. — Он… хороший человек.

Анастасия безучастно кивнула.

Она отошла в глубь комнаты и вернулась с мальчиком на руках.

— Только не надо… чтобы он видел, — сказала она и протянула Ваську Пинту.

Оскар взял мальчика и прижал его голову к своей груди. Он ощутил запах детских волос, такой нежный и мягкий, отдающий молоком. Повинуясь неясному порыву, Оскар поцеловал мальчика в макушку и торопливо понес его прочь, на улицу, повернувшись так, чтобы он не видел тело отца.

Васька пробовал выглянуть из-за его плеча, но Пинт положил руку на вихрастый затылок:

— Не надо… Не надо, милый…

И тут Васька заплакал. Его тело сотрясалось в рыданиях, билось в руках Пинта, а Оскар приговаривал, не зная, как успокоить мальчика:

— Ну-ну… малыш… — На языке почему-то крутилось «все хорошо», эти слова так и норовили сорваться с губ, и Пинт ужасно на себя злился. Он не мог придумать ничего другого, все силы, все мысли были направлены на то, чтобы не сказать это дурацкое «все хорошо» в тот самый момент, когда ничего не было хорошо. И ничего хорошего уже не будет, он это чувствовал. И, наверное, поэтому он заплакал вместе с Васькой. Пинт отошел в тень раскидистой яблони и плакал вместе с маленьким Баженовым на руках: громко и не стыдясь, словно получил от ребенка разрешение на слезы.