Дмитрий Сафонов - Шериф

Они — шестеро здоровых мужчин — двигались бесшумно, как привидения. Или как водолазы, продирающиеся сквозь толщу воды.

Баженов не выдержал и включил фонарик. Остальные пятеро, как по команде, сделали то же самое. Желтые лучи беспорядочно заметались по открытому пространству. Поляна была не такой уж большой — почти идеально круглой формы, диаметром приблизительно тридцать метров. Никак не больше сорока.

. «Потому она и глухая, что ее трудно найти, — подумал Баженов. — Точнее, ее легко не заметить. Но она есть! Она существует! А раз так — значит, должна быть и штольня».

Он направил луч фонаря в центр поляны, машинально отметив, что остальные поступили так же. Будто ими кто-то управлял. Баженов подумал, что сейчас из громкоговорителя, укрепленного на одном из деревьев, окружавших поляну, раздастся команда: «Лежать!», и они все как один бросятся на землю. Но команды не последовало.

Лучи осветили вход в штольню. Дыра в земле. Идеальная окружность с осыпавшимися краями диаметром два метра.

Лучи стали расходиться, шаря вокруг черного жерла. Баженов увидел, что в одном месте трава примята и покрыта темными брызгами.

— Смотрите! — сказал он сдавленным голосом, ни к кому не обращаясь и в то же время — обращаясь ко всем сразу. — Что это?

Мужчины медленно ступали по траве, высоко поднимая ноги, словно шли по зыбкому болоту, а не по твердой земле. Они приблизились к штольне, и Баженову показалось, что он слышит едва различимое жужжание, какое бывает рядом с линиями электропередачи. Жужжание было каким-то чересчур назойливым, оно заставляло все тело мелко вибрировать, меняло высоту, то становилось громче, то почти совсем пропадало. Баженов помотал головой, будто отгонял муху: он старался избавиться от неприятного ощущения, словно кто-то сверлит ему мозги бормашиной. Он не помнил, кто первый сказал: «Это кровь!» Баженов не узнал голос. Все голоса изменились, словно воздух нарочно искажал звуки. Единственное, что он знал наверняка, — это сказал не он. Он уже понял, что означали темные брызги на траве.

След тянулся от центра поляны к высокому кустарнику, росшему по краю. Где-то там, вдалеке, между густыми ветвями кустов, просвечивало что-то белое. Баженов хотел направить туда луч фонарика, но никак не мог решиться, что-то останавливало его. Он светил себе под ноги, будто ничего интереснее примятой травы и темных брызг на ней никогда в своей жизни не видел.

Ему не надо было смотреть по сторонам, чтобы понять, что и другие чувствуют то же самое: боятся поднять взгляд от примятой травы, боятся убить последнюю надежду. Мало ли что, вдруг здесь побывали браконьеры, подстрелили кабана или косулю и потом волокли тушу в кусты, чтобы спрятать добычу.

Он отчетливо слышал, как справа от него громко сопел Ружецкий, слева доносилось отрывистое дыхание Сереги Бирюкова, а за спиной тихо и очень быстро, глотая окончания слов, матерился Иван.

Это продолжалось бесконечно долго: они все шли и шли к кустам. К тому БЕЛОМУ, что светилось между ветвей. Они удалялись от штольни, и жужжание в ушах становилось все тише и тише. Вдруг все шестеро, не сговариваясь, подняли лучи фонарей и осветили то, что белело за кустами.

Баженов понял, что послужило сигналом: они снова стали слышать себя. Шорох и треск под ногами, стук собственных сердец и биение крови в висках. Если бы Баженов верил в такое понятие, как «душа», он сказал бы, что их души вернулись на место. Но он ни за что не смог, бы ответить, ГДЕ они были до этого.

Шесть желтых лучей от дешевеньких китайских фонариков скрестились в одной точке. Их общего света оказалось достаточно, чтобы понять, ЧТО висит на суку старого дуба, скрытое густыми ветвями кустарника. МАЛЕНЬКАЯ ДЕВОЧКА в белой рубашке до колен, с подолом, измазанным кровью.

У Баженова перехватило дыхание. Он услышал, как справа Ружецкий повалился на колени и стал громко, утробно рычать: его рвало, долго и мучительно. Слева послышался глухой стук: Серега Бирюков, балагур и храбрец за столом заведения усатой Белки, свалился в обмороке.

— Иван! — заорал Баженов. Он не ждал ответа и сам не знал, зачем крикнул: просто вырвалось. Почему-то вырвался крик, сложившийся в эти четыре звука.

Перед глазами все плавало, как в тумане. Он крепко сжал пистолет и двинулся вперед, проламываясь сквозь кусты.

Острые ветки больно хлестнули по лицу, но Баженов едва почувствовал боль. Он шел вперед, стиснув зубы, потому что должен был что-то делать. Движение давало ему понять, что это — не сон. Что он еще жив.