Дмитрий Сафонов - Шериф

— Валерку возьмем с собой. А куда девать этого Пинта? — вслух размышлял Шериф.

Услышав его слова, Тамбовцев остановился на месте как вкопанный. Он даже вздрогнул, будто его неожиданно ударили. Указательным пальцем он постучал по губам, повторяя:

— Пинт, Пинт… Кирилл! — внезапно громко сказал он. — Ну и ослы же мы с тобой!

Шериф тоже остановился. Недовольно нахмурился. Неужели он что-то упустил из виду?

— Это почему?

— Пинт! Пинт! — Тамбовцев говорил громко, будто подзывал собаку, а не повторял чью-то фамилию. — Мы совсем забыли про него!

— Что забыли? — Шериф никак не мог взять в толк, о чем говорит Николаич.

— Ну, вспомни его рассказ! У нас же все было, все прямо в руки легло! А мы —сдуру — пальцы развели!

— Николаич, говори нормально. Оставь ты эти свои… образы.

— Хорошо. Вспомни, что Лена ему сказала? Он — ТОТ, КТО ЧИТАЕТ ЗНАКИ. Так ведь?

Шериф напрягся. Разговор в ординаторской, состоявшийся не более часа назад, совсем вылетел у него из головы. Теперь он стал постепенно проявляться, как фотокарточка в проявителе: сначала нечетко, потом все резче и резче.

— Да, было. Еще она вроде бы сказала: «ОН уже здесь. ОПАСНОСТЬ». Выходит, она все знала заранее?

— Может, знала, может, чувствовала… Какая разница? Вспомни ВСЮ его историю. Про фотографии… Что там было написано?

Это Шериф помнил. Зрительная память у него была развита гораздо лучше, чем слуховая, сказывалась привычка писать нудные отчеты и протоколы. За свою службу он исписал не меньше тонны бумаги.

— «Девятнадцатое августа. Горная Долина», «Будь осторожен. Угол Молодежной и Пятого» и э-э-э… И еще… «Доверься. ОПАСНОСТЬ», — процитировал он.

— Вот! — Тамбовцев торжествующе поднял палец. — А про тетрадь ты забыл? Он ее в точности описал, хотя ни разу не видел. Не мог видеть! Как ты это объяснишь?

Шериф хотел что-то вставить или возразить, но Тамбовцев не позволил себя перебить. Он должен был выговориться до конца, потому что считал это очень важным:

— Девятнадцатое августа… Почему именно девятнадцатое августа, то есть — сегодня? И эти предупреждения? «Будь осторожен». «ОН уже здесь». И самое главное: «ОПАСНОСТЬ!» И Лена повторила: «ОПАСНОСТЬ!» Разве это может быть простым совпадением? Или случайностью?

— Ты хочешь сказать?.. — осторожно начал Шериф.

— Я хочу сказать, что он не сам приехал сюда. Его привели.

— Кто?

— Та девушка, которая на фотографии.

— То есть Лена?

Баженов не хотел сдаваться до последнего. Рациональная часть его натуры была слишком сильна, он по-прежнему хотел установить четкие причинно-следственные связи, выстроить их, как ребенок строит домик из кубиков.

— Нет. — Тамбовцев говорил решительно и жестко, может быть, немного жестче, чем следовало, но другого способа ДОСТУЧАТЬСЯ до Шерифа он не видел. — Она ему представилась. Сама. Ты же помнишь, она сказала: Лиза. Воронцова. Вот кто привел его сюда. Ты слеп, Кирилл, если не видишь этого. Потому что… Мне кажется… В этом— спасение. Может быть, единственное.

Тамбовцев видел, какая мучительная борьба происходила в душе Шерифа. С одной стороны, он хотел разделить с кем-нибудь бремя ответственности, которое давило его, прижимало к земле тяжким грузом, настолько тяжким, что, казалось, еще немного — и он не выдержит, сломается. Но, с другой, почти мальчишеская, непомерная гордость не позволяла ему просить о помощи. «В конце концов, я здесь Шериф, если вы понимаете, о чем я толкую. Ружье-то — в МОИХ руках».

— Ты должен, Кирилл, — смягчился Тамбовцев. Он говорил с ним, как мудрый отец с непутевым сыном. — Пойдем. Расскажи ему все. Может быть, еще не поздно. Для Ирины —уже поздно. И для Пети тоже. Подумай о других. Вспомни, что было написано на фотографии, которую ты нашел на кладбище. «Доверься». Доверься, Кирилл.

Баженов вздохнул, сдвинул шляпу на затылок:

— Ладно, Николаич. Думаю, ты прав. Я… Мы с тобой действительно были ослами. В основном, конечно, ты. — Тамбовцев согласно улыбнулся. — Надо было сказать мне об этом раньше. Ты же знаешь, — Шериф доверительно понизил голос, — меня иногда клинит. Дыра в голове, что поделаешь? Пошли. Расскажу ему все. Даже то, чего, кроме меня, никто больше не знает.

И Шериф решительно направился к лестнице. Сейчас он выглядел совсем как в тот момент, когда с громким криком «Уру-ру!» входил в заведение усатой Белки.

К нему вернулась былая уверенность и сила. Но не только это. Он понимал, что обрел нечто большее. «Доверься!» Он вдруг почувствовал, что это слово наполнилось каким-то новым смыслом. Он должен довериться. Кому? Пинту, Тамбовцеву, самому себе? Или — тому тонкому голосу, который всегда звучал в его душе и от которого он всегда отмахивался, как от надоедливого скрипа ковбойских сапог после дождя? «Доверься». Безусловно, это был ЗНАК. Знак, адресованный им всем. И ему — в первую очередь. Просто доверься. Не поверь, но доверься. Сделай хотя бы это, хотя бы самую малость, приоткрой свое сердце, не бойся стать чуть-чуть мягче, слабее, нежнее… Во время урагана первыми погибают самые крепкие деревья.