Александр Холин - Последыш

Чтобы избежать превращения русских в весёлую жидовскую мишпуху [82]Шура готова была пожертвовать собой. Именно с таким настроением она отправилась в этот раз навестить свою двойняшку.

Зазеркалье встретило путешественницу миллионами радуг, расплывавшимися потоками душной тёмной жидкости, как на скотобойне, буйным смешением красок, будто все земные трансвеститы собрались здесь, чтобы устроить радужный праздник торжества гениталий. К счастью, всё это закончилось под струями кровавого дождя.

Оказавшись в теле двойняшки, Шура ещё чувствовала, как по лицу стекают кровавые капли и зябко передёрнула плечами.

– Что с тобой Феодосия Прокопиевна? – услышала она участливый мужской голос.

– Худо мне, Андрей Иванович! Сон вещий был. Уж утро на дворе, а в очах темно, – отозвалась двойняшка, передёрнув плечами. – Худо мне с тобой. Но и без тебя жизнь не в радость. Не было меня всё это время не потому, что лицезреть не хотела, а потому, что замуж высокородной вдове за тебя выйти сам Царь не позволит. По сему решила я стать монахиней и через три недели поста строгого мой духовный отец протопоп Аввакум постриг меня. Отныне рече меня инокиня Феодора.

– О горе мне, грешному! – воскликнул собеседник Феодосии Прокопиевны, одетый в боярский кафтан бардового бархату, шитый золотыми галунами. – О горе мне! Ведь и ты мне люба, горлинка моя!

– Знаю, сокол мой ясный! Всё знаю, всё ведаю. Только не судьба нам вместе жизнь коротать. Проведал Алексей Михайлович о моём непокорстве никонианскому изуверству над Православной верой и решил сгубить на людех, ибо непотребно было русскому люду перед Сатаной кобениться, – призналась инокиня Феодора. – Заступиться же на сей час некому. Царица Мария Фёдоровна в бозе почила. Муж мой Морозов Глеб Иванович и брат его Борис Иванович, царский дядька, и того раньше представились. Отца моего духовного протопопа Аввакума Государь опять в острог на севера сослал. Один ты готов за меня душу положить.

– Готов, горлинка моя! Как на духу говорю!

– Вот и ладно. Покуль грамоте не разучился, напишешь слово о житии протопопа Аввакума – надо-ть нашим потомкам знать почто царских гонений не убоялись, да Православную Веру по заповедям апостола Андрея Первозванного менять не пожелали на греческое словоблудие и не захотели кукишем креститься.

– Напишу, свет мой, всё как есть напишу, – пообещал Салтыков. – Я и о тебе инокиня Феодора-Великомученница напишу. О святых подвижниках будет помнить Русь Великая во все времена. А ныне по велению Алексея Михайловича сам не пойму, как никониане младенцев крестят. У нас по-старому читают: «Молим Тебя, Господи, да изыдет с крещающегося дух лукавый», а никониане рекут: «Да изыдет с крещающегося, молим ти ся, дух лукавый». По сему Никон елико могий гнаше [83]за славою патриарха Вселенского, а получил дыру от калача сдобного, елико молит духа лукавого.

– Так. Истинно так баешь, – кивнула Феодосия Прокопиевна. – Когда Аввакума с Московского собора на севера увозили, так он прямо из саней народу вещал, де «нет Божией Правды в троеперстии, се кукиш и причастие Сатаны». Так его прямо в санях стрельцы кнутами остановить пытались, ан нет. Не дал Бог хвоста человеку, чтобы не вилял туды – сюды. Коли молишься Господу, так и молись Ему, а не его заместителю на земле. Тем более, что этот заместитель таковым не является.

Царь же Алексей Михайлович чёрную обиду на меня затаил, когда после кончины царицы Марии Ильиничны вздумал на Наталье Кирилловне Нарышкиной жениться, а меня пригласил на венчание царское титло читать. Я же сказалась «ноги мои зело прискорбны, и не могу ни ходити, ни стояти». К тому же, богатство моё Государю, яко кость в горле. С той поры он нет-нет да и отымет деревеньку-другую, А я в ответ на Красной площади сирым да бездомным милостыню раздаю. Вот он и бесится, яко бес поганый.

Болярыня замолчала на минуту, затем продолжила:

– Но я тебя об одном попрошу, Андрей… Я тебя о сыне своём попрошу, Андрей Иванович – не покинь его, единородного потомка князей Морозовых. Поскольку Государь войну мне объявил, то скоро и стрельцов за мной пришлёт. Надысь он своему мордофиле князю Ростопчину при думских рекл, дескать, «тяжко ей братися со мною – един кто из нас одолеет всяко». [84]Ежели не стерплю, ежели одолеет он меня, грешную, то не оставь дитятко моё на поругание псам безродным, коих при Государе нашем кишмя кишит. Весь Кремль опоганили.

Чу! Во дворе шумят. Знать стрельцы пожаловали. Коли меня на справу повезут, не пускай псов в палаты. Там мои подруженьки княгиня Урусова и Данилова почивают.