Клайв Баркер: Племя тьмы [Авт. сборник]

— Почему? — воскликнул он. — Почему вы это со мной сделали?

Отголосок слов прогремел в ушах, но он почти не осознавал уже и этого. Из прошлого всплывали все новые волны воспоминаний, терзали и мучили его. На кончике языка сосредоточился вкус детства (привкус молока и разочарования), но теперь к нему примешивались и другие, взрослые ощущения. Он вырос!.. У него уже усы и эрекция, руки тяжелые, кишки большие.

В юношеских наслаждениях таился оттенок новизны, но по мере того, как летели годы и чувствительность утрачивала силу, возникали более сильные, бьющие по нервам ощущения. Вот они возникли снова, еще более острые, едкие, перекрывающие все, что находилось у него за спиной, в темноте.

Язык буквально купался в новых привкусах: горькое, сладкое, кислое, соленое; пахло пряностями, дерьмом, волосами матери; он видел города и небо; видел скорость, морские глубины; преломлял хлеб с давно умершими людьми, и щеки его обжигал жар их слюны.

И конечно, там были женщины.

Постоянно среди хаоса и замешательства возникали воспоминания о женщинах, оглушая его своими запахами, прикосновениями, привкусами.

Близость этого гарема возбуждала, несмотря на обстоятельства. Он расстегнул брюки и начал гладить и ласкать свой член, скорее стремясь пролить семя и избавиться от этих созданий, нежели получить удовольствие.

Бешено работая над каждым дюймом плоти, он смутно осознавал, какое, должно быть, жалкое зрелище являет собой: ослепший человек в пустой комнате, распаленный плодами своего воображения. Но даже мучительный безрадостный оргазм не смог замедлить бесконечно прокручивающуюся перед ним череду воспоминаний. Колени у него подогнулись, и он рухнул на голые доски пола, куда только что расплескал свою страсть. Падение принесло боль, но реакция на нее была тут же смыта новой волной воспоминаний.

Он перекатился на спину и вскрикнул. Он кричал и умолял их перестать, но ощущения только обострялись, словно подстегиваемые каждой новой мольбой, с каждым разом вознося его на новую ступеньку и не принося облегчения.

Вскоре единственным слышным звуком стали эти мольбы, слова и смысл которых словно стирались страхом. Казалось, этому никогда не будет конца, а если и будет, то результат один — безумие. Нет надежды, даже мысль о ней затерялась.

И как только он, почти неосознанно, сформулировал эту последнюю отчаянную мысль, мучения прекратились.

Совершенно внезапно и разом, все. Исчезли. Ушли. Ушли цвет, звук, прикосновение, вкус, запах. Неожиданно резко он был вырван из их волны. В течение нескольких первых секунд он даже начал сомневаться, было ли с ним это или нет. Два удара, три, четыре…

На пятом он открыл глаза. Комната была пуста, голубиные головки и кувшин с мочой исчезли. Дверь закрыта.

Приободрившись, он сел. Руки и ноги дрожали, голова, запястья и мочевой пузырь болезненно ныли.

И вдруг… Какое-то движение в дальнем углу комнаты привлекло его внимание.

Там, где всего лишь две секунды назад была пустота, теперь появилась фигура. Это был четвертый сенобит, тот, который тоща так и не заговорил и не показал своего лица. Теперь он видел — это не он, а она. Капюшон, прежде надвинутый на лоб, словно истаял, исчез, как и остальная одежда. Женщина, оказавшаяся перед ним, была серого цвета и слегка светилась. Губы кроваво-красные, ноги раздвинуты так, что отчетливо были видны все насечки и надрезы на причинном месте. Она сидела на куче гниющих человеческих голов и зазывно улыбалась.

Это сочетание чувственности и тлена совершенно сразило его. Разве может быть хоть малейшее сомнение в том, что именно она расправилась с этими несчастными? Их разлагающееся мясо застряло у нее под ногтями, а их языки — их было штук двадцать, если не больше — были разложены аккуратными рядами на ее смазанных ароматическими маслами ляжках, словно в ожидании входа… Не сомневался он и в том, что мозги, сочившиеся сейчас из их ушей и ноздрей, прежде были лишены рассудка — под воздействием удара или поцелуя, остановившего их сердца.

Керчер солгал ему. Или солгал, или сам был чудовищно обманут. Ни малейшего намека на наслаждения в воздухе, во всяком случае, в человеческом понимании.

Он совершил ошибку, открыв шкатулку Лемаршана. Ужасную ошибку.

— О, я вижу, с мечтами покончено, — произнес сенобит, разглядывая его, распростертого на голом полу. — Прекрасно.

Она встала. Языки свалились на пол, посыпались дождем, точно слизни.