Константин Образцов - Молот ведьм

Перед ней стояла старуха.

Ужас стиснул ее с такой силой, что она не могла не то, что пошевелиться, а даже вздохнуть, и Лера могла только смотреть через решетчатый поручень широко распахнутыми от страха глазами, не в силах отвести взгляд от других глаз: светящихся, волчьих и желтых, как застоявшийся гной.

Старуха уставилась на нее сквозь свалявшиеся, грязные космы, падавшие на изрезанное морщинами лицо, заскорузлая кожа которого отслаивалась рваными, истлевшими лоскутами. Поверх засаленных седых волос была намотана и подвязана под подбородком какая-то тряпка, некогда бывшая шерстяным платком. Тело покрывал толстый слой тяжелых, мокрых лохмотьев, с которых капала темная жижа. В нос ударил резкий, густой запах болота и выгребной ямы, как от деревенского туалета жарким летним днем. Старуха жутко ослабилась и захихикала, будто закудахтала огромная хриплая курица.

Лера захотела вскочить, закричать, но тело одеревенело, как будто она отлежала его целиком. Губы отказывались открываться, и из горла вырвался только едва слышный, сдавленный писк. Старуха ощерилась еще шире и покачала головой.

«Кто Вы? Что Вам нужно?!» — закричала Лера, и этот крик, неслышный снаружи, пронзительно зазвенел у нее в голове.

Старуха не ответила.

«Куколка? Вы за ней пришли? Забирайте, вот она! Мы не хотели ничего брать, мы не специально забрались к Вам в дом!»

«Нет, куколка теперь твоя», — голос, надтреснутый, мертвый, прозвучал как будто у Леры внутри головы.

«Тогда что Вам нужно?!» — Лера чувствовала, как слезы, застывшие в глазах и не могущие пролиться плачем, жгут глаза.

Старуха протянула руку в сторону коляски со спящим младенцем и проскрипела:

«Его!»

Лера изо всех дернулась, попыталась хотя бы мотнуть головой — тщетно. Даже зажмуриться снова не получилось.

«Отдай мне мальчика, — снова просипела старуха. — И мы будем дружить. Я тебя много чему научу».

«Но я не хочу дружить!»

«А придется», — старуха сдвинулась с места и зашаркала по комнате. Лера с ужасом следила, как жуткая бабка подошла к родительской кровати, встала рядом и нависла над спящими папой и мамой. Сгорбленная спина в мокрых грязных лохмотьях чуть задела ручку коляски. Глухо, отрывисто звякнули погремушки. Братик заворочался во сне.

«Выбирай, — голос страшной карги звучал в голове Леры так же четко, как если бы та стояла рядом, — или твой брат, или мама. И папа».

Старуха нагнулась, сивые космы, свесившись, коснулись маминого лица, неподвижного и бледного в призрачном ночном свете.

«Нет! — мысленно закричала Лера. — Не трогай маму!»

Старуха криво ухмыльнулась. Из уголков почерневших губ потекла струйка мутной воды. Она проковыляла обратно и встала перед девочкой.

«Завтра отдашь мне брата, — сказала она. — Иначе я приду за твоими родителями».

Лера рыдала: громко, в голос, надрывно — и безмолвно.

«Как я тебе его отдам?»

«Узнаешь, — сказала старуха, и добавила, — Со мной лучше ладить».

Она закряхтела и потянулась к Лере обеими руками, наклоняясь над кроваткой. Из раскрывшейся широкой пасти с осколками грязно-желтых зубов несло трупной гнилью. Лера дернулась что есть сил, завопила и снова открыла глаза.

В комнате было пусто и тихо. Свет в кладовке не горел. Лера попробовала пошевелиться: руки и ноги были немного онемевшими, но послушно задвигались под тонким одеялом. Маленькое сердце заходилось в груди частыми, гулкими ударами. В коляске завозился и тихонечко запищал маленький Андрюшка. Лера увидела, как мама приподнялась, протянула руку и стала качать коляску.

— Спи, спи, сыночек…

Сама Лера уснула только после того, как прозвонил будильник, и папа стал собираться на работу.

Наступило утро понедельника.

Когда Вика ответила подруге, что ничего страшного ночью не случилось, она не врала. Просто страшно ей не было. Было интересно.

Вначале Вика не поняла, что кто-то ее зовет. Ей показалось, что она проснулась от того, что журчит вода в туалете: наверняка дядя Валера опять вставал среди ночи, чтобы облегчиться. Обычно после этого воняло на всю маленькую однокомнатную квартиру, да так, что щипало глаза. Но сейчас ничем таким не пахло, разве что чуть несло какой-то сыростью, будто из открытого подвала. Вика лежала, прислушиваясь к тому, что казалось журчанием, и неожиданно стала различать среди звуков слова, а потом и свое имя: «…сюда…», «…пойдем…», «…Вика…», «…пойдем…». Она послушала еще немного, а потом повернулась на другой бок, поерзала, устраиваясь на неудобном кресле-кровати, и снова уснула.