Клайв Баркер - Имаджика - Пятый Доминион

— Я люблю тебя, — пробормотал он Миляге. — Я буду любить тебя до тех пор, пока не умрет сама любовь.

Хотя он действительно был жив, исцеления пока не последовало. Его отнесли в маленькую комнатку со стенами из серого кирпича и уложили на кровать, бывшую не намного удобнее тех носилок, на которых он лежал в качестве трупа. В комнате было окно, но так как он не мог двигаться, посмотреть из него Миляге удалось только с помощью взявшего его на руки Пай-о-па. Вид оказался едва ли интереснее стен: уходящее к горизонту море — вновь обретшее — твердость — под облачным небом.

— Море меняется, когда выходит солнце, — объяснил Пай. — Что случается не очень часто. Нам не повезло. Но все просто потрясены тем, что ты выжил. Никому из тех, кто прежде падал в Колыбель, не удавалось выйти из нее живым.

Тот факт, что он действительно стал чем-то вроде местной достопримечательности, подтверждался непрестанным потоком посетителей, как охранников, так и пленников. Судя по доступной ему информации (крайне ограниченной, разумеется), режим был очень мягким. На окнах были решетки, а дверь отпирали и запирали каждый раз, когда кто-нибудь входил или выходил, но офицеры, в особенности этак по имени Вигор Н’ашап, который был здесь главным, и его заместитель — денди-военный по имени Апинг, с обвисшими, словно непропеченными, чертами лица, пуговицы и ботинки которого сверкали гораздо ярче его глаз, — вели себя весьма пристойно.

— Новости сюда запаздывают, — объяснил Пай. — Н’ашап слышал о заговоре против Автарха, но ему не известно о том, был ли он успешным. Они расспрашивали меня, но о нас толком так ничего и не спросили. Я просто сказал, что мы — друзья Скопика. Мы услышали о том, что он сошел с ума, и решили навестить его. Но сюда доставляют еду, журналы и газеты каждые восемь или девять дней, так что удача может вскоре нам изменить. А пока что я делаю все, что в моих силах, чтобы они чувствовали себя счастливыми. Они здесь очень одиноки.

Миляга не пропустил последнее замечание мимо ушей, но все, что он мог делать, — это слушать и надеяться на то, что его выздоровление не займет слишком много времени. Мускулы его слегка расслабились, так что он мог уже открывать и закрывать глаза, глотать и далее немного шевелить руками, но его торс до сих пор был абсолютно недвижим.

Его другим постоянным посетителем — куда более интересным, чем прочие зеваки, — был Скопик, у которого имелось мнение по любому поводу, включая и паралич Миляги. Он был крошечным человечком с косоглазием часовщика и таким вздернутым и маленьким носиком, что его ноздри фактически представляли собой две дырочки посреди лица, которое было так изборождено смешливыми морщинками, что на нем можно было засеять огород. Каждый день он приходил и садился на край Милягиной кровати; его серая больничная одежда была такой же изжеванной, как и его лицо, а блестящий черный парик никак не мог найти себе на голове постоянного места. Посиживая и потягивая кофе, он рассуждал с важным видом на всевозможные темы: о политике, о различных душевных заболеваниях своих собратьев, о коммерциализации Л’Имби, о смерти друзей, большей частью происшедшей оттого, что он называл «медленным мечом отчаяния», и, конечно, о состоянии Миляги. Он утверждал, что ему уже приходилось сталкиваться с подобными параличами. Причина их кроется не в физиологии, а в психологии (теория эта, похоже, произвела глубокое впечатление на Пая). Однажды, когда Скопик ушел после долгих теоретических рассуждений, оставив Пая и Милягу наедине, мистиф исповедал свою вину. Ничего бы этого не произошло, сказал он, если бы он с самого начала проявил чуткость по отношению к Миляге, вместо того чтобы быть грубым и неблагодарным, как, например, на платформе в Май-Ke. Сумеет ли Миляга когда-нибудь простить его? Сумеет ли он когда-нибудь поверить, что действия Пая являются плодом глупости, а не злого умысла? В течение долгих лет он раздумывал над тем, что может произойти, если они отправятся в путешествие, которое предпринимают сейчас, и он пытался отрепетировать все свои слова и поступки заранее, но ему не с кем было поделиться своими страхами и надеждами в Пятом Доминионе, а кроме того, обстоятельства их встречи и отправления в Доминионы оказались столь непредвиденными, что те несколько правил, которые он установил для себя, оказались пущенными по ветру.

— Прости меня, — повторял он раз за разом. — Я любил тебя, и я вверг тебя в беду. Но прошу тебя, прости меня.