Клайв Баркер - Баркер К. Имаджика - Примирение. Гл. 37-62

На лице юноши отразилось сомнение.

— Я постараюсь, — сказал он, — изо всех сил.

— Их должно хватить, — сказал Маэстро. — А теперь… убирайся отсюда поскорее, покуда не появились чистильщики.

Он убрал руки с плеч Коббитта, и тот пошел вниз задом наперед, словно простолюдин после встречи с королем, не отводя от Миляги взгляда и не оборачиваясь до тех пор, пока не оказался у подножия лестницы.

Гроза бушевала прямо над домом, и теперь, когда Люциус ушел, унося с собой вонь экскрементов, в воздухе стал ощутим запах озона. Пламя свечи, которую Миляга держал в руке, затрепетало, и на мгновение ему показалось, что сейчас оно погаснет, возвещая конец сеанса воспоминаний, по крайней мере — на эту ночь. Но это было еще не все.

— Это было великодушно, — услышал он голос Пай-о-па и, обернувшись, увидел мистифа наверху лестницы. Проявив свойственную ему утонченную привередливость, он уже успел снять с себя запачканную одежду, но самой простой рубашки и брюк, в которые он переоделся, оказалось вполне достаточно, чтобы его красота предстала во всем своем совершенстве. Миляга подумал, что во всей Имаджике не найдется более прекрасного лица, более изящного и гибкого тела, и чувства ужаса и вины отодвинулись куда-то вдаль. Но Маэстро, которым он был в прошлом, еще не знал, что значит потерять это чудо, и, увидев мистифа, больше был озабочен тем, что его тайна раскрыта.

— Ты был здесь, когда приходил Годольфин? — спросил он.

— Да.

— Стало быть, ты знаешь о Юдит.

— Догадываюсь.

— Я скрывал это от тебя, потому что знал, что ты не одобришь.

— Одобрять или не одобрять — это не мое дело! Я тебе не жена, чтобы ты боялся моего осуждения.

— И все-таки боялся. И я думал, что… ну, когда Примирение свершится, это покажется лишь небольшой уступкой своим слабостям, и ты скажешь, что я заслужил на нее право великими свершениями. Теперь же это больше похоже на преступление, и я хотел бы уничтожить его последствия.

— Ты уверен в этом? — спросил мистиф.

Маэстро поднял на него свой взгляд.

— Нет, не уверен, — сказал он тоном человека, который сам удивляется своим словам. Он начал подниматься вверх по лестнице. — Похоже, я действительно верю в то, что я сказал Годольфину, когда назвал ее нашей…

— Победой, — подсказал Пай, делая шаг в сторону, чтобы пропустить своего повелителя в Комнату Медитации, которая, как всегда, была абсолютно пуста.

— Мне уйти? — спросил Пай.

— Нет, — поспешно ответил Маэстро. И второй раз более спокойно: — Пожалуйста, не надо.

Он подошел к окну, у которого провел столько вечеров, наблюдая за нимфой Аллегрой. Ветки, под прикрытием которых он вел наблюдение, были вконец измочалены грозой об оконные стекла.

— Можешь ли ты сделать так, чтобы я забыл, Пай-о-па? Ведь для этого существуют специальные ритуалы, не правда ли?

— Конечно. Но ты действительно этого хочешь?

— Нет, действительно я хочу смерти, но в настоящий момент я слишком боюсь встречи с ней. Так что… придется прибегнуть к помощи забвения.

— Настоящий Маэстро умеет со временем побеждать любую боль.

— Значит, я не настоящий Маэстро, — сказал Сартори в ответ. — У меня недостанет для этого мужества. Сделай так, чтобы я забыл, мистиф. Отдели меня навсегда от того, что я сделал и кем я был. Сверши ритуал, который станет рекой между мной и этим мгновением, так чтобы у меня никогда не возникло искушения переправиться на другой берег.

— И как ты будешь жить?

Маэстро ненадолго призадумался.

— Промежутками, — ответил он наконец. — Так, чтобы в следующий промежуток не знать о том, что было в предыдущем. Ну вот, ты можешь оказать мне такую услугу?

— Разумеется.

— То же самое я бы сделал и с женщиной, которую создал для Годольфина. Каждые десять лет она будет забывать свою жизнь, а потом начинать жить по новой, не подозревая о том, что осталось позади.

Слушая, как Сартори планирует свою жизнь, Миляга уловил в его голосе какое-то извращенное удовлетворение. Он приговорил себя к двухсотлетнему безвременью намеренно. В те же самые условия он поставил вторую Юдит. Дело было не только в том, что трусость заставляла его бежать от этих воспоминаний, — это также была своего рода месть самому себе за неудачу, добровольное изгнание собственного будущего в тот же самый лимб, на который он обрек свое творение.

— У меня будут кое-какие удовольствия, Пай, — сказал он. — Я буду скитаться по миру и ловить мгновения. Просто я не хочу, чтобы они накапливались.