Клайв Баркер - Баркер К. Имаджика - Примирение. Гл. 37-62

— Тебе ничто не угрожает, брат, — по крайней мере от меня, и мне не нужно, чтобы ты полз на животе с перебитым хребтом, чтобы убедиться в твоих добрых намерениях.

Миляга шагнул внутрь. Шторы были задернуты, чтобы не пропустить в помещение солнечный свет. Обычно даже самая плотная ткань слегка просвечивает на солнце, но шторы зала заседаний были абсолютно непроницаемы. Эта комната была отгорожена от внешнего мира чем-то большим, нежели занавески и кирпич. Сартори сидел в кромешной тьме, и силуэт его был виден только потому, что дверь была открыта.

— Присядешь? — спросил он. — Я понимаю, здесь не слишком здоровая атмосфера…

Тело Оскара Годольфина исчезло, оставив на столе подсохшие лужицы свернувшейся крови.

— …но я предпочитаю официальную обстановку. Мы должны вести переговоры как цивилизованные существа, не правда ли?

Миляга изъявил молчаливое согласие, подошел к другому концу стола и сел, готовый демонстрировать добрую волю до тех пор, пока в поведении Сартори не проявятся первые признаки предательства. А уж тогда он будет действовать быстро и наверняка.

— Куда исчезло тело? — спросил он.

— Оно здесь. Я похороню его после того, как мы поговорим. Здесь неподходящее место для трупа. А может быть, наоборот — самое подходящее. Не знаю. Мы можем проголосовать по этому вопросу позже.

— Как это ты вдруг превратился в демократа?

— Ты же говорил, что изменился. Меняюсь и я.

— Причина?

— Об этом позже. Сначала…

Он глянул в сторону двери, и она закрылась, оставив их в кромешной темноте.

— Ты ведь не против, правда? — спросил Сартори. — Во время этого разговора нам лучше не смотреть друг на друга. Зеркало отражает не очень точно…

— В Изорддеррексе тебе этого не требовалось.

— Там я обладал плотью. А здесь я чувствую себя… нематериальным. Кстати сказать, я был просто потрясен тем, что ты сделал в Изорддеррексе. Одно лишь твое слово, и вся штука рассыпалась на куски.

— Это была твоя работа, а не моя.

— Ну не будь таким глупым. Ты же знаешь, что скажет история. Ей наплевать на подоплеку. Она заявит, что Примиритель пришел и стены стали рушиться. И ты не станешь возражать, потому что это дает пищу легенде, превращая тебя в мессию. А ты ведь именно этого хочешь, не правда ли? Вопрос в следующем: если ты — Примиритель, то кто же я?

— Нам не обязательно быть врагами.

— Разве не то же самое ты говорил в Изорддеррексе? И разве после этого ты не попытался меня убить?

— У меня были на то причины.

— Назови хотя бы одну.

— Ты помешал первому Примирению.

— Оно не было первым. Насколько мне известно, до этого предпринимались еще по крайней мере три попытки.

— Для меня оно было первым. Это был мой великий замысел. И ты уничтожил его.

— Кто тебе такое сказал?

— Люциус Коббитт, — ответил Миляга.

Последовало молчание, и Миляге показалось, что он услышал, как темнота пришла в движение — неуловимый шорох, словно соприкоснулись шелковые складки. Но за последние дни шум прошлого ни разу не утихал в его голове, и, прежде чем он сумел понять, откуда исходит этот звук, Сартори вновь заговорил.

— Так Люциус жив, — сказал он.

— Лишь в воспоминаниях. На Гамут-стрит.

— Эта сучья тварь Отдохни Немного, похоже, позволила тебе получить неплохое образование, а? Ничего, я ей выпущу кишки. — Он вздохнул. — Знаешь, мне не хватает Розенгартена. Он был так предан мне. И Расидио, и Матталус. Хорошие люди были у меня в Изорддеррексе. Люди, которым я мог доверять и которые любили меня. Я думаю, дело тут в твоем лице — оно возбуждает поклонение и преданность. Ну ты, наверное, и сам это заметил. Что тому виной — твоя божественная ипостась или улыбка? Я отказываюсь верить, что второе является проявлением первого, — это ложная теория. Горбуны могут быть святыми, а красавицы — настоящими монстрами. Разве ты сам в этом не убедился?

— Разумеется, ты прав.

— Видишь, как часто мы приходим к согласию? Сидим здесь в темноте и болтаем, как старые друзья. Честное слово, если б мы больше никогда не вышли отсюда на свет Божий, мы смогли бы полюбить друг друга — через какое-то время, разумеется.

— К сожалению, это невозможно.

— Почему, собственно?

— Потому что мне предстоит работа, и я не позволю тебе встать у меня на пути.

— В прошлый раз ты стал причиной страшных бедствий, Маэстро. Помни об этом. Воскреси это в своем воображении. Вспомним, как все это выглядело, как Ин Ово хлынуло на землю…