Брайан Ходж - Припасть к корням

Это натолкнуло меня на мысль, что бабушка рассчитала — именно мы с Джиной первыми окажемся в ее доме. Ей явно не хотелось, чтобы нас опередила мама, да и отец тоже. Некоторые вещи очень жестоки, и неважно, что делаются они из любви.

Может, ей казалось, что именно мы сможем всё понять и принять. Мы же были ее любимчиками. Хоть мама, все наши дяди и тети выросли здесь, они слишком долго жили вдали от этих лесов, в отличие от нас, ее внуков.

В этот субботний вечер мы чувствовали себя удивительно спокойно, даже находясь в разных частях дома. Я рылся в кладовой, разглядывая последние заготовки, которые она сделала, и обнаружил кувшин из мейсоновского фарфора, наполненный монетами. Вдруг раздался истошный крик. Я решил, что Джина наткнулась на мертвого енота или гнездо с высохшими бельчатами, или что там еще можно обнаружить на сельских чердаках.

Но когда она зашла за мной, ее лицо было бледным, а голос таким тихим, что я едва разобрал слова.

— Шай, — твердила она чуть слышно, — Шай, — каждый звук давался ей с трудом, взгляд блуждал. — Шай.

Я не верил, пока карабкался по складной лестнице на чердак, не верил, когда шел по скрипучим доскам, продираясь в полутьме сквозь вековую пыльную паутину. Но, простояв минут пять — или двадцать — на коленях, поверил, хоть это и было невероятно.

Свет падал из маленьких треугольных окошек у самого конька крыши. Через небольшие зарешеченные отдушины на чердак проникал свежий воздух. А между баком с нагревателем и стопкой картонных ящиков, на детской кроватке, лежало тело моей сестры, закрытое по грудь простыней.

Простыня не казалась пыльной и выгоревшей. Она была чистой и белой, словно ее недавно стирали. Восемь лет Эвви стирала простыни своей мертвой внучки. Это никак не укладывалось у меня ни в голове, ни в сердце.

Понемногу я начал понимать: мы не должны были ее узнать, ведь прошло восемь лет с тех пор, как она умерла. В лучшем случае она должна была превратиться в мумию. В худшем — в кучку костей, завернутых в лохмотья, с облаком шелковых светлых волос. Она выглядела очень худенькой, а когда я коснулся рукой ее щеки, кожа оказалась мягкой и податливой, как свежезамешанная глина. Мне даже показалось, что она вот-вот откроет глаза.

Ей было девятнадцать, когда она умерла, и осталось девятнадцать сейчас. Последние восемь лет ей было девятнадцать, но тело не разложилось. Она лежала на постели из трав; всё тело было обложено травами. Ветки и связки сухих цветов виднелись в каждой складочке простыни, саваном окутывавшей ее тело. Их острый и пряный запах пьянил.

— Как думаешь, это бабушка сделала? — Джина стояла у меня за спиной. — То есть не это… Она ее убила? Может, не нарочно, просто случайно, а потом не могла нам признаться?

— Сейчас я и сам не знаю, что думать.

Я убрал часть хлама вокруг, чтобы было больше света. Кожа Шай была белой, как фарфор, но тусклой и лишенной жизни. На дальней от меня щеке виднелось несколько синеватых линий, похожих на незажившие царапины. Аккуратно, словно боясь поранить, я повернул ей голову, прощупал шею и затылок. Там не было открытых ран. Кожа на шее тоже была белой, но в каких-то пятнах и разводах, словно мрамор.

— Сделай мне одолжение, — сказал я Джине, — проверь остальное.

Джина выпучила глаза:

— Я? Почему я? Кто из нас толстокожий тюремный охранник?

Именно в этот момент до меня дошло, что всё происходит на самом деле; именно тогда, в самый неподходящий момент, глупые мысли приходят в голову. « Я офицер исправительных учреждений, — захотелось мне ее поправить. — Мы не любим, когда нас называют охранниками».

— Она моя сестра, которая так и осталась юной, — сказал я вместо этого. — Мне не следует… Она бы этого не захотела.

Джина подошла ближе, я уступил ей место и повернулся к ним спиной, слушая шелест простыни и потрескиванье сухой травы. Я рассматривал чердак и обнаружил пару мышеловок, одна из которых была с приманкой, другая уже захлопнулась; наверное, здесь были и другие. Их тоже расставила бабушка. Она не хотела, чтобы рядом с Шай бегали мыши.

— Она… — голос Джины дрожал, — ее спина и задняя часть ног сплошь темно-фиолетовые.

Это просто кровь стекла. Так бывает. По крайней мере, теперь мы знаем, что она умерла не от кровопотери. И то хорошо.

— Что мне искать, Дилан?

— Повреждения, раны. От чего она умерла?

— Здесь есть довольно глубокий порез на бедре. Все ноги исцарапаны. И живот. А эти полосы на животе… не знаю, может, следы от веревки?