Даниэль Клугер - Летающая В Темных Покоях, Приходящая В Ночи

— Да что светится? — Мойше в сердцах шлепнул по стойке полотенцем. Больше всего он не любил встревать в споры с посетителями по пустякам. И ни разу не сумел удержаться. В результате порой доставалось ему и от посетителей-украинцев из соседней Долиновки, и от своих яворицких евреев. Но натура всегда брала свое. Он решительно оттолкнул Герша от окошка. — Ну? — спросил он, тоже всматриваясь в непроглядную темень. — Где светится? Где?

— Да вон же, ч-черт!! — заорал Герш. — Вон, возле старой синагоги. Ослеп ты, Сверчок, что ли?!

Поминание черта вкупе со старой синагогой на некоторое время лишило суеверного корчмаря дара речи. Когда же он вновь заговорил, то сказал лишь:

— Вон. А то я разбужу Ривку и пошлю ее за твоей Двойрой.

Герш хотел было возразить, но передумал, махнул рукой и вышел из корчмы. Мойше поспешно закрыл за ним дверь, громко стукнул засовом и с вполне понятным облегчением отправился спать.

— Гершке, дурак пьяный… — ворчал он вполголоса. — Разве ходит умный человек по ночам в одиночку? Известно, для кого любимое время начинается после полуночи… И ведь не выгонишь такого. Битюг здоровый…

— Для кого любимое время после полуночи? — сонным голосом спросила Ривка.

— А ты спи, — буркнул Мойше, укладываясь. — Для нечисти, конечно… — Он укрылся тонким одеялом — очень жаркой была нынешняя ночь. — Знахарка говорила: одного человека черт всегда увидит и обязательно сотворит ему какую-нибудь пакость. Если людей двое — черт их увидеть может, но навредить им не может никак… — Мойше зевнул, отвернулся от жены и промычал в подушку: — А вот троим бояться нечего: для нечисти они становятся невидимыми…

Он уже засыпал, когда Ривка вдруг пробормотала:

— То умный не пойдет ночью. А то — Гершке. Его и в одиночку никто не видит — кому он нужен, когда напьется… Как говорится, море по колено, река по щиколотку. Ничего с ним не случится, спи…

Между тем, сапожник Герш весело, хотя и нетвердо, топал по широкой накатанной дороге от корчмы к своему дому на окраине. Было ему хорошо и покойно, а что кружилась голова — так это лишь добавляло веселья. Он громко пел веселую песню о непутевом еврее Марко, самозабвенно выводил ее простую мелодию на манер плясовой, подбоченясь и притопывая ногами, обутыми в старые, но крепкие сапоги:

Допев эту песню, он некоторое время плясал в полной тишине, а после вдруг запел новую, уже не такую веселую, но очень длинную:

Внезапно он замолчал. Дорога от корчмы как раз пересекалась здесь с тропой, ведущей к долиновской мельнице. Странное неприятное ощущение немного испортило Гершу настроение: ему почему-то пришло в голову, что впервые его старательное пение не вызывало у яворицких собак адекватной реакции. Ни сердитого лая, ни подвывания или повизгивания он за всю дорогу не услышал ни разу. А ведь обычно, стоило подвыпившему Гершу завести песню, как Яворицы оглашало радостное многоголосное тявканье, так что Двойра задолго до прихода мужа знала, в каком он состоянии. И готовила ему соответствующую встречу.

Сегодня же по всей округе царила странная, напряженно звенящая тишина. Герш сдвинул картуз на лоб и почесал в затылке. «Ну и ну, — подумал он ошарашено. — Хороши сторожа в Яворицах…» Он хмыкнул. Крикнул:

— Эй! Эй, дармоеды!

В ответ — ни звука. Герш нахмурился. Теперь он явственно заметил еще одну странность: за его возгласом не следовало эха. Он пожал плечами: чудно, право. Осторожно двинулся дальше — уже без всякого аккомпанемента.

Вновь Герш остановился и озадаченно осмотрелся по сторонам. Ни в одном из домов, с трудом угадываемых в темноте, не светились окна. Яворицы окутывала густая и глубокая темень. Сапожник на всякий случай посмотрел в другую сторону, за реку. Но и там, в украинской Долиновке, тоже все огни давно были погашены. Он задрал голову так, что картуз чуть не слетел с головы. Луны в небесах не было. «Да, — вспомнил он, — канун новомесячья. Новолуние, какая там луна…» Корчмарь сказал правду. Звезд тоже не было, небо затянулось низкими тяжелыми тучами. Герш помотал головой и глубоко вздохнул, пытаясь найти объяснение странному (с его точки зрения) поведению яворичан, улегшихся спать сегодня так рано и, похоже, завязавших дворовым собакам рты.