Даниэль Клугер - Летающая В Темных Покоях, Приходящая В Ночи

— Вот, — с каким-то странным злорадством сказал Фишель. — Вот такой я человек, рабби. Что вы на это скажете? Что вы мне теперь посоветуете? Или показать вам и вторую ногу, чтобы вы смогли принять решение?

Рабби Хаим-Лейб осторожно отступил на несколько шагов, нащупал за спиной табурет и сел. Говорить он не мог.

Выражение торжествующего злорадства недолго держалось на лице Мазурского. Бывший солдат тяжело вздохнул, провел рукой по лбу, коснулся двумя пальцами виска, болезненно поморщился.

— Ничего вы не скажете, рабби, — молвил он. — Потому что нечего тут говорить. Но знать правду вам следует. И потому — знаете, что? А расскажу-ка я вам, что со мною случилось десять лет назад на самом деле. Кто знает, вдруг вы сумеете дать мне какой-нибудь совет? Всяко бывает, даже в жизни таких, как я, верно? Что же, слушайте, реб Хаим, слушайте, раввин, страшную историю пропавшего солдата. Только не перебивайте — даже если вдруг покажется вам, что я говорю неправду.

И рассказал Фишке-солдат раввину Хаиму-Лейбу, что жене своей Стерне-Двойре он поведал о своих злоключениях правду — но не всю правду. Да, он и в самом деле был тяжело ранен под Старой-Загорой [43] Это название склоняется. . И его правда оставили на попечение еврейского семейства. И семейство то действительно вроде бы переправило его своим родственникам — из-за слухов о появившихся в окрестностях башибузуках.

Но более Фишель не рассказывал ничего. А самое-то главное случилось дальше.

— И что же? — спросил раввин замолчавшего Фишке-солдата. — Что такое случилось дальше, о чем вы не рассказывали Стерне?

— Не только Стерне, — поправил Фишель. — Никому не рассказывал.

— Никому не рассказывали, — повторил раввин. — Чего вы никому не рассказывали?

— Никому я не рассказывал, кем были те гостеприимные хозяева, которые предоставили кров раненому солдату-еврею.

— И кем же?

Фишель сгорбился, обхватил голову руками.

— Рабби, — сказал он глухим голосом, — это и правда была еврейская семья. Но очень особенная семья, рабби. Вы не перебивайте, вы слушайте дальше.

Реб Хаим кивнул. И то сказать — после преобразившихся ног бывшего солдата он уже и не удивлялся ничему. Но тем не менее, стоило ему случайно взглянуть в окно, за которым шла обычная суетливая жизнь еврейской улицы, ехали телеги, покрикивали возчики-балагулы, переругивались лавочники, а мамаши звали своих голосистых детишек, — как виденное ночью представлялось ему сном, нелепым наваждением. А едва он отворачивался от окна, как взгляд его упирался в странную фигуру сидевшего на табурете Фишке-солдата, больше похожего на уродливую птицу. И тогда всё, что рассказывал Мазурский, представлялось ему пугающей правдой.

— Я узнал не сразу, — сказал Фишке-солдат. — Не сразу узнал о том, что дом этот необычен и необычны его хозяева. Нет, рабби, не сразу, я ведь еще чуть ли не неделю лежал, будто покойник.

И поведал он раввину, внимательно его слушавшему, о том, как в первый раз пришел в себя — после долгих дней забытья, во время которого его и переправили. Тогда обнаружил он себя лежащим в чистой постели, в темной комнате. И темнота была непонятной: то ли ночь наступила, то ли просто ставни на окнах закрыты, а всего света — тоненькая свеча, стоявшая в углу на столе. Фишель сел на краю широкой кровати и принялся вспоминать: где он и как сюда попал? Вспомнил он то, что потом и рассказал Стерне-Двойре.

Прислушавшись к своим ощущениям, отметил Фишель, что чувствует себя вполне выздоровевшим и даже посвежевшим. Встал он с постели, надел аккуратно сложенную на стуле свою форму, обул сапоги, стоявшие у кровати, и направился к двери.

За дверью он увидал — вернее сказать, угадал в кромешной темноте — длинный коридор, а вот в конце его и вправду увидал — увидал слабый свет. Пошел он на этот свет и вышел наружу.

Снаружи и впрямь была ночь. Вверху видны были редкие звезды. И в их слабом свете Фишель разглядел дом, в котором нашел приют. Странным он показался ему в тот первый раз — словно строили его кое-как, не особо задумываясь, где закончится стена, а где начнется крыша. Стены были кривые, сложенные из грубых камней, таких больших, что подивился Фишке-солдат силе неизвестных строителей, поднимавших валуны. Окна тоже были кривоваты, а покосившаяся дверь каким-то чудом висела на столь же кривом косяке. И вот сразу как-то Фишелю пришла в голову странная мысль, будто дом этот вроде бы и не человеческой постройки. Неприятные чувства вызывал облик дома. А еще — сильно удивился Фишель тому, что вокруг не было более никаких строений. Сколько ни глядел он по сторонам, нигде не было видно ни одного огонька. И ни одного звука не доносилось ниоткуда. В памяти его, смутной из-за забытья и бреда, как-то отпечаталось, что новое его убежище находилось рядом с какой-то деревней или селом.