Юрий Ищенко - Одинокий колдун

Звякнуло, вывалившись, стекло в подвальном маленьком оконце. Огромный кот протиснулся снаружи в щель, спрыгнул с подоконника на стол, драчливо выгнулся и зашипел перед лицом старика с оскаленной пастью и светящимися в полутьме желтыми зрачками.

— Изыди, напасть! — поп проворно схватил левой рукой крест на груди, поднял, прикрывая себе глаза.

Дернувшись, кот передними лапами полоснул попа по лицу, успев одним когтем задеть за щеку — осталась глубокая, сразу наполнившаяся кровью царапина. Поп, вытянувшись в сторону, достал рукой до бочки подле стола, до краев наполненной водой. Зачерпнул в горсть и плеснул на кота, уже приготовившегося ко второму прыжку. Кота будто ошпарили — взвыл, прижался на миг к доскам, затем двумя прыжками со стола на подоконник и сквозь щель продрался наружу, оставив на гвоздях клочья шерсти.

Вода была особой, освященной в монастыре на Валааме, и от мелких тварей, подпускаемых нечистью, защищала попа без осечек.

Последние два дня перед премьерой прошли тихо. Была генеральная репетиция, на которой все снова встретились — Егор, Фелиция, Света. Егор ни разу не перекинулся с Фелицией словом, даже не поздоровался, и она его тоже игнорировала. Света испуганно таращилась на обоих, стараясь не приближаться. И Петухов, которому Света той ночью чего-то невероятного наболтала, тоже приглядывался к парочке, но констатировал обычную размолвку между голубками.

Отыграли в последний раз перед первым и главным показом нормально — впервые в настоящих декорациях, все в наконец-то пошитых костюмах, с исправными механизмами на сцене, с суфлером (Петухов суфлеров любил, они всегда у него присутствовали — но не в будке на краю авансцены, таковой не было, а где-нибудь в складках мебели или местности, прямо на сцене, шептали свои подсказки). Игралось Егору нормально, он нащупал равновесие между «показом» и «переживанием», не совсем превращаясь в своего Призрака, а лишь в отдельные моменты слегка подпуская страху. Гамлета это сочетание реального с показушным устроило. Фелиция в роли Гертруды оставалась непредсказуемой, костыляла и щелкала почти всех, при том придерживаясь текста. Петухов вроде и многим был недоволен, бегал и кричал, а после репетиции сказал всем очень усталым голосом, что все идет нормально, постепенно уже, от спектакля к спектаклю, устроится и отшлифуется одна, оптимальная версия происходящего. И тогда играть и смотреть станет в кайф.

Петухов с Гришей позаботились о рекламе: афиши висели в Корабельном институте, в университете и Техноложке, в нескольких питерских общагах, кое-кто позаботился одну приклеить даже к Сайгону — на афишах от руки (администраторша умела слегка рисовать тушью) были изображены в своих живописных костюмах Гамлет-Гриша, Призрак-Егор и Гертруда-Фелиция. Света плакала, но и слезы не помогли ей попасть в их компанию на афише, хотя в перечне исполнителей стояла первой.

И случилось давно взлелеянное: зал в день премьеры «Гамлета» оказался переполненным. Студенты набились по двое в жесткие фанерные кресла, лежали на полу в проходах и перед сценой, свешивали ноги с высоких и широких подоконников, ставших вроде лож. На балкон пускали только «блатных» — преподавателей и начальников из Корабелки, уважаемых и приглашенных лиц, актеры там сажали родственников и приятелей. Петухов привел кучу таких же режиссеров-авангардистов, по большей части безработных, пару важных критиков, пару худых и злых радикальных критиков. Он чуть не подрался в горячке с Фелицией, которая хотела посадить на «его» места трех девиц, разнаряженных в разодранные платьица и густо закрашенных в стиле провинциальных пэтэушниц. Девицы зыркали и презрительно сплевывали, когда Петухов орал, что это его спектакль, его театр и места тоже его. Кое-как уладили конфликт.

А потом исполнительный Егор три раза с минутными интервалами стучал кулаком по внушительному колоколу за кулисами. В зале погас свет, вспыхнули софиты, направленные на сцену; десяток их кое-как развесили под потолком, еще четыре держали в руках добровольные помощники, направляя куда надо и не надо, так как распоряжения мэтра зачастую были противоречивы и бестолковы.

Пополз рывками в стороны занавес. Петухов покрылся холодным потом: мало того, что любая премьера стоила ему год жизни, мало того, что не успел ширануться перед приездом сюда (а здесь не рисковал), зачем-то созвал кучу знакомых и критиков; так ведь еще и сам спектакль, состряпанный меньше чем за месяц, вызывал у него очень противоречивые чувства и массу опасений.