Юрий Ищенко - Одинокий колдун

Бывало, что падал духом, отчаивался: и в детдоме, и в ПТУ, и гораздо позже, став взрослым и самостоятельным гражданином. Вешался, резал вены, травился, кидался с ножом на надзирателей, — но там подобными фокусами никого не удивить, и другие пацаны регулярно занимались «суицидом». Даже когда отработал два года дворником, вдруг стремительно ни с чего опустился: впервые запил, ходил грязным, плохо работал, завшивел и подхватил чесотку, месяца два ни разу ни с кем не разговаривал. И в какой-то день, не находя сил побороть апатию и отвращение к себе, догадался, что заболел от одиночества, от пустоты, в которой сам же и прятался, скрывался. А оказалось — так долго продолжаться не может. Не настолько он нелюдь, чтобы жить одному, без единого знакомства. Хаживал на обрывы над Волховом, чтобы там утопиться. Но возвращался в комнатку, где нельзя было дышать от смрада, грязи, запустения. Или шел на улицу, смотрел на людей, ненавидя их всех. И насыщался от своей злобы, выброшенной в чужие незнакомые лица.

Егор чувствовал, что ему нельзя быть злым, делать зло; понял это сразу, изначально. Понял, что для него это путь в ничто, в нечто, что хуже смерти, ада, тоски. Он не руководствовался соображениями морали и этики — нутро в нем, печенки и селезенки противились злу в себе, злу снаружи. А так хотелось иногда посражаться, поучаствовать во всеобщей катавасии, людской рубке душ и тел.

В дни наибольшего смятения и отчаяния пришла та телеграмма. Он долго не мог в ней разобраться. Шел с почты, тупо держа бумажку перед глазами. И грянул в ушах гром: вот оно! Пора, его ждут в Ленинграде. О матери не волновался в тот момент, знал, что, увидев его, она уже не умрет. Сразу собрал все свои пожитки в рюкзак, уволился из дворников, сдал любимую метлу и поехал прочь из черного, утонувшего в воде и грязи Новгорода.

Мать не дождалась, не верила, умерла до его появления. Вместо нее он столкнулся с двумя другими значимыми для себя людьми: с братом Димкой, в котором текла та же кровь, а значит, Егору надо будет держать ответ за брата; вместе с попом, с этой дряхлой, зловещей спившейся вороной, тем самым другом истопника.

Поп гораздо активнее, чем мать Егора, искал его в милиции, в детприемниках, больницах и интернатах. Розыски привели попа в Новгород, и Егор видел его там, на приеме у начальства своего интерната. Но представителю культа там рады не были, наоборот, пытались как можно быстрее и подальше его выпихнуть. Поп пытался как-нибудь пробраться к детям, встретиться с Егором — тогда ретивые ребята из местного отделения КГБ сами отвезли старика обратно в Питер. Поп тоже снился Егору. Обещал в тех снах помочь и спасти, — а мальчик не верил этим снам. Не хотел ни видеть, ни слушать старика. Мечтал отрешиться от всего, что случилось с ним и с истопником, и с его родителями тогда, во дворе на Васильевском острове. Но они в первый же день приезда встретились на похоронах. Егору пришлось смириться: значит, все продолжалось, существовала какая-то плата за возвращение, которую с него еще потребуют.

Второй муж матери, Гаврила Степанович, как-то быстро и безоглядно проникся добрыми чувствами к Егору, взялся помогать изо всех сил.

Настоял, чтобы Егор поселился в их квартире, сам его прописал. Разработал план Егоровой карьеры, по которому ему предстояло сдать за полгода экстерном экзамены за девятый-десятый классы в вечерней школе (диплом из ПТУ был наполнен однообразными «тройками», отец решил, что показывать где-либо такой документ не стоит). Затем был намечен путь в Корабельно-строительный институт. Гаврила Степанович был там своим человеком и планировал поступление без осечки. Ну а дальше, с высшим-то образованием, Егор должен был превратиться в правильного человека, толкового и ценимого специалиста, выбраться из этого отребья (подразумевалось — отребье дворников и грузчиков). Егор достаточно безучастно выслушивал эти прожекты, но отчим был добрым человеком — так почему бы и не учиться? Учебы не боялся, давалась легко, хотя почти все науки казались ему набором бессмысленных и отвлеченных гипотез: но он все запоминал, как пятилетний салажонок запоминает в угоду мамаше строчки бессмысленных для себя лирических и прочих стихотворений.

Прошел один год.

Егор стал студентом Корабелки. Сокурсники были гораздо моложе его, почти все поступали после выпускных экзаменов в средних школах, и поэтому (или по привычке так жить) друзьями он все еще не обзавелся. Учился на инженера большегрузных судов. Егор охотней бы учился строить парусники или небольшие суденышки с моторчиками, чтобы иметь возможность удрать на них при случае куда подальше — но в институте не было такой специализации. При желании, впрочем, и этому мог научиться. Первую сессию сдал без единой «тройки», почти все досрочно! Гордился не меньше первоклашек своими табельными успехами.