Юрий Ищенко - Одинокий колдун

— Кто здесь? — спросил он, словно перестав видеть.

— Это я, Егор, — сказал робко мальчик.

— Уходи. Тебе нельзя оставаться.

— Я не брошу вас, дяденька, — сказал ему мальчик.

— Пошел вон, пошел, пошел, — громко шептал истопник, а его тело начинало биться в судорогах.

Егор не выдержал ужаса происходящего, выбежал во двор. Продолжал лить дождь, косые струи хлестали по веткам тополей и груш. Исходили пузырями лужи. Фонтан наполнился водой наполовину. По огромной туше упавшего дерева пробегала легкая рябь от крупных капель, будто дрожал кит, выбросившись на пляж.

— Помогите! Дяденька умирает! — крикнул, набравшись решимости, Егор.

Но в шуме воды и ветра его голоска нельзя было расслышать. Хотя появились за темными стеклами чьи-то сплюснутые лица. Пьяные и сонные люди смотрели на Егора, не проявляя никакого интереса и участия.

— Там умирает!.. Деревом придавило!.. Помогите же! — кричал и показывал мальчик.

Лица, одно за другим, исчезали в тусклых проемах окон. Тогда он решил вернуться в котельную.

Словно сменили лампочки — другой свет был в котельной. Тусклое, красное освещение рябило глаза. Огромная черная лужа крови блестела на дощатом полу, отражая всполохи красного света. А искалеченное тело непостижимым образом воссело на стуле возле стола. Голова с распахнутыми пустыми глазами отвалилась назад, за плечи, на натянутой шее проступил острый кадык. Вспоротые ребра мелко подрагивали под мокрой разорванной рубахой, роняя бисеринки крови на штаны и на пол.

— Вернулся, миленький, не бросил старичка, — сказал истопник, почти не шевеля ртом, не поворачиваясь; сказал совсем другим, писклявым и веселым голоском.

— Никто не пришел. Я кричал, а они... — с обидой рассказал Егор.

— Сволочи, суки, мразь, — опять иным, яростным скрежещущим голосом ответил старик. — А-а-а, иди сюда, дай руку. Я умираю, дай руку, мальчик, подарю силу. Ну иди, иди ко мне, хороший мой...

Какая-то свежая и сильная боль скрутила его тело, бросила лицом на стол, затем бесцеремонно скинула со стула на пол и била, била по беспомощному телу, а старик полз в угол своей фанерной каморки. Тело сотрясалось, корчилось, на лице плясали, сменяясь, гримасы и страшные рожи. Егор не мог подойти — он боялся все больше.

Но истопник стонал все жалобнее, корчи делались все невыносимей. И жалость, или какая-то другая сила толкали мальчика вперед.

— А, дождались, суки, рады, рады, вижу, ух, морды, хари, все уже... Уходи, беги, спасайся, я не могу терпеть...

— Кому спасаться? — замешкался мальчик.

Но вернувшийся тоненький голосок залепетал другое:

— Где же ты, мальчик? Иди, помоги, я умираю. Папку твоего убили, я умру, ты один останешься, возьми помощь мою. Возьми силу. Останься вместо меня. Мне страшно, дай руку, помоги...

— Я здесь, дяденька, вот рука... — Егор не мог поймать прыгающую горячую ладонь старика.

А ладонь с размаху ударила мальчика по лицу, — Егор отлетел в самый угол. Старик выгнулся немыслимой дугой и закричал:

— Господи, прими же меня! — и заорал дурным голосом от новых ударов боли.

Егор подбежал и поймал руку истопника. Рука страшно впилась в его локоть, сноровисто нащупала пальчики, вплелась в крепкое, невыносимое рукопожатие.

— Нашел! — хихикая, как пьяный, закричал старик.

Голова старика развернулась к Егору. Зрачки полностью вылезли из орбит, двумя огромными черными ягодами нависли над ним, трезвые и спокойные. Пытки оставили тело, оно замерло.

— Ты сам пришел. И ты останешься после меня, — сказал, чеканя слова, истопник, нагнулся к мальчику, словно желая поцеловать, — но умер в ту же секунду, и на Егора обрушилось мертвое тело.

У мальчика в голове вспыхнул какой-то факел, языки огня заполыхали в теле, и он упал без сознания рядом с искалеченным трупом, в черную лужу крови.

Дима эту ночь спал плохо. Было страшно, хотя чего ему бояться, сказать бы не смог. До полуночи он плакал в подушку, силясь не хныкать и не скулить громко. Потом пришли сны, сменяясь, как цветные слайды из коробки; все сны были кошмарными. То вдруг в школе его вызвали к доске, он точно знал, как решать алгебраическое уравнение с «x» и «y», и ни сказать, ни мелом написать не мог — стушевался! Смеялись ехидные девчонки, смеялась молодая красивая математичка, улюлюкали за партами враги и свои же приятели, он зачем-то забился в угол класса, возле умывальника.